В Бирюк - Венец [СИ]

— Точно. Не надевал. А хочешь?

Боголюбский был пьян. Нет, он не падал. Потому что сидел на лавке, плотно завалившись в угол. И рука его, принимая протянутый кубок, не дрожала. Не сомневаюсь, что он и нынче своим клинком — «от плеча до седла»… не задумываясь.

Не случайно через пять лет в РИ заговорщики, осмелев от выпитого, не рискнут войти к нему в спальню, не утащив прежде меч. Да и потом, уже во дворе, будут сечь его издалека кончиками сабель, страшась толпой подойти к безоружному старику в одной ночной рубашке на дистанцию глубокого укола или рубящего удара.

Голос его был внятен, а речь связна. Она не наполнялась распространённым у многих в таком состоянии потоком слов-паразитов, затыкающих дырки в разваливающемся в алкогольном тумане мышлении. Не насыщалась, более обычного, императивными, «сильными», одни лишь эмоции выражающими, словосочетаниями. Конструкции типа «му…ак ё…ный нах…» или «бл…во ср…ное пи…нутое» не разносились по дворцу, возвещая «городу и миру» о душевном состоянии государя.

Несколько лихорадочный блеск глаз в полутьме, чуть иная, не «сабельная», но «балетная» динамика движения рук, более вольный, чем обычно, из-за алкогольной анестезии, поворот головы. Более свободная, более эмоциональная, продолженная речь. Менее похожая на обычный его стиль, на звук щелчка кнута коневода, гонящего табун по степи.

— Не хо-очешь? А странно. Все хотят, а ты нет. Стра-анно. А может, ты-ы врёшь? А, Ва-анюша?

— Тебя сразу обблевать или издалека с подходцем?

— Л-ловко ты придумал. Богородица, говоришь… Ло-овко. Мда… И что? Так и не врёшь?

— Не вру.

— Э-эх… Завидую. Вот ты бармам моим завидуешь, а я тебе. С-святой ты человек, Ваня. А я… грешен. Сколько всякого по жизни… лжи разной нагородить пришлось. Вот здесь, вот за этим столом (он ткнул кубком в стоящий посреди комнаты стол) отца своего в последний раз видел. Оказалось — в последний. А я-а и не зна-ал…

Он странно растягивал слова. Не то — потому, что не сразу соображал, что сказать дальше. Не то — зная и не желая говорить.

Впервые на моей памяти его широко распахнутые в полутьме комнаты глаза, не пугали, а, скорее, вызывали сочувствие. Своим удивлением от видимого, даже — растерянностью.

Боголюбский смотрел мимо меня, видя, кажется, свою последнюю в жизни встречу с Долгоруким.

Это для нас, коллеги, Долгорукий — конный памятник на Тверской, астероид или подводная лодка. Для Андрея — человек, отец. Плоть от плоти и кровь от крови. Под чьим покровом прошли сорок шесть лет жизни. Из нынешних пятидесяти восьми. В его дому, на его корме, под его знамёнами… В его руке. В длани кормящей, дарящей, сохраняющей… наказующей, ограбляющей, унижающей.

— Я ему тогда обещался… Вышгород к осаде укрепить, за черниговцами доглядывать… тут ещё бояре были… готовились мы, планы строили… друг другу весть подать… помочь ежели что… зарезали их потом, в Раю… а я, вишь ты, обещался, а сбежа-ал…

Он отхлебнул этого… чуть подкрашенного уксуса, скривился. Не стремясь торопливо высказаться, убедить меня в своей правоте, а наоборот, медленно, высокомерно, чуть растягивая гласные, горько произнёс:

— Они го-оворят, что я стру-усил.

Поморщился. Делая долгие паузы между словами, добавил:

— Дурни. Правильно говорят. Испугался. До рук трясения.

Вытянул перед собой руку. Поворачивал, разглядывал. Будто пытаясь представить, вспомнить: неужели вот это может дрожать?

Меня испугало явное нарушение логики в его словах. «Дурни». Но — «говорят правильно».

Может, в «Шапке Мономаха» кое-какой древний мультивибратор встроен? Я про квадро-акустику «Ковчега завета» рассказывал, про лазерное оружие на иконах, про когерентные источники света на узде Бурушки… Может и тут какая-то хрень, которая носителям мозги выносит? А бармы, типа, экранируют? Мы там стальные крючки вместо золотых поставили, проводимость изменилась, «закон Ома — суровый, но справедливый», поле не уходит, отдаёт в голову…

Ё-моё! Это ж как я лажанулся! Простите меня Фарадей с Максвеллом! Итить меня эдээсочно.

Русский Государь — идиот. Со сваренными мозгами. Заземление не проверил, распределение потенциалов не учёл… Факеншит получается. Вполне уелбантуренный.

«Шапка» — есть. Остальное… по готовности? Комод, положим, плотники построят, но где я на «Святой Руси» бегемота найду?!

И как же теперь? С холодцом под венцом…

Как сказал оригинал вышеупомянутого памятника: «Россией управлять легко. Но абсолютно бесполезно».

В принципе, он прав — «легко». Главное, чтобы правящий идиот не совал пальцы куда не надо.

Как у Андрюши с пальцами? — Хреново. Всунет. Хоть куда. Железяку свою полуторавековую… Поскольку пальцы у него… удержат.

Ф-фу… Обознался. Всё-таки, не все возможные неприятности — мои.

Конечно! Мог бы и сразу догадаться: там же влагалище! Деревянное! Оно же предохраняет! Гос. мозги от вихревых токов. Даже если они и циркулируют по золотым пластинкам царского венца. Возбуждаясь от елозинья собольей опушки по драг. металлу.

— Страшно мне стало. Что зарежу его. С-собаку.

Андрей зашипел. Отхлебнул из кубка. Я тоже приложился к кувшинчику. Что я, из горлА не могу? Даже и из кувшинного. Есть же «кувшинное рыло»? Есть и кувшинное горло.

— Сидели тогда. Он советы давал. Заботу являл. Ласково так. А сам, в ночь предшествующую. На этом же столе… Коз-зёл.

Я обернулся, внимательно осмотрел стол.

— Так вот где он её…

Кубок, отброшенный Андреем, грохнул в стену, залил разлетевшимися брызгами полкомнаты. А сам он метнулся в другую сторону, ко мне, ухватил за горло. Я едва успел удержать кувшин ровно.

«Сам погибай, а бутылёк не роняй» — истины, вбитые с детства, сохраняются даже и после полного торжества маразма в форме вляпа.

— Ты…! Кто сказал?! Откуда знаеш-шь?!

Отвечать на вопросы, имея в качестве удавки на шее нашего благоверного и, при таких манерах, скоро святомучениского…

По счастью, дверь распахнулась и в комнату ввалились Прокопий, с ножичком нулевого размера наизготовку, и пара здоровых мордоворотов-кыпчаков. С саблями наголо.

— Княже! Нет ли худа тебе? Рубить? Вязать?

Боголюбский чуть ослабил зажим на моём горле. Оглянулся на вошедших. Слез с меня, фыркнул и пошлёпал босыми пятками назад на своё место.

Я несколько ошарашенно помял шею. Да, блин, так и сдохнешь на ровном месте. Без всяких хитростей и цитат из Святоотеческого наследия.

Грустно будет. Столько времени перевёл на изучение предмета, а оно не потребовалось. Это как перед экзаменом на чин выучить тригонометрию, а её не спрашивают. Геометрию с алгеброй спрашивают, а синусы… Самое обидное, даже если не сдал: нафига напрягался? Этот псих предтечневатый ещё раз так прыгнет, и нету Ванечки. И весь прогресс человечества — накрылся. Медным тазом. С этим… оловянным выступом.