В Бирюк - Венец [СИ]

Даже в 18 в. «право собственности» даже правящего сословия, слабее «обязанности службы». Прежде волны конфискаций за «неслужение», за «бысть в нетях» регулярно прокатывались по Руси. Это поражало европейцев в России в 17 в.:

— Дикость! Варвары! Запуганные люди в царстве беззакония. Даже аристократы — бесправные рабы!

Когда дезертиров расстреливают — это разгул бесправия и торжество беззакония?

«Священное право собственности» не священно в условиях мобилизации. На Руси этот режим, единственный способ обеспечить выживание народа, тянется тысячелетие.

А он точно «единственный»? Цепь «славных побед русского оружия», приведя к устранению постоянной опасности геноцида, к «миру и в человецах благорастворению», приведёт и к «священному праву собственности», к превращению народа русского в скопище мелочных торгашей и жадюг, трудяг и аккуратистов, к аналогу европейских бюргеров? Или к «торгующему олигархату», как в Господине Великом Новгороде?

«Священность» собственности — вопрос пока философический. Великой Хартии Вольностей с её «ни какой-либо чиновник не должен брать ни у кого хлеб или другое имущество иначе, как немедленно же уплатив за него…» — ещё нет.

«Собственности» постоянно «берутся». Государством у человека, человеком у государства.

В Германии в этом веке графы-губернаторы, назначаемые императором правители провинций, превращаятся в графов-владетелей, передающих «прихватизированные» земли и города по наследству.

На «Святой Руси», с её архаическим пониманием государства как родового владения Рюриковичей, подзадержался принцип «почитать в отца место». Великий Князь может дать своему «детю» тот удел, который считает нужным. Может перевести на другой удел. «Дети же!». Они и сами «скачут по столам» в порядке наследования.

— Такое… война.

— Усобицы боишься? А что ж ты не воспрепятствовал вокняжению Жиздора в Киеве? Кабы вы, пастыри православные, не допустили призывания воровского — и нынешних забот не было. Не было бы нужды возвращаться к истокам и скрепам, вот к этому (я постучал каблуком по каменному полу), к устроению Владимирову. Креститель-то по своему разумению сынам уделы давал. А Святополк Окаянный воспротивился, Бориса и Глеба зарезал. И где тот Святополк? — Помер в пустом месте между Чехами и Ляхами.

Кто именно «уполовинил поголовье» сыновей Святого Владимира — вопрос, конечно, интересный. Здесь об этом помнят. Но я, «помахивая бритвой Оккама», не умножаю сущностей и следую официальной версии.

Антоний несогласно, кажется, даже не осознавая, тряс головой. Я счёл полезным успокоить:

— Если будет война… мы победим. Но лучше — сперва поразговариваем.

И, вспомнив старый анекдот, добавил:

— Кстати, Антоний, это ответ и на твой предыдущий вопрос.

Понятно, что старые еврейские анекдоты для средневекового православного епископа — далёкое неизвестное будущее. Поэтому пришлось уточнить:

— Насчёт раскола. Или договоримся, или… мы победим.

Ну что ты так недоверчиво смотришь? В моей уверенности сомневаешься? — Зря. Я, как человек с последующим восьми с лишним вековым опытом ответственно заявляю: победа будет за нами.

В смысле: победа будет в… как бы это помягче… сзади. Торчать. Как фея Домского собора у шарманщика.

За кое-какими «нами», которых здесь нет, определённого типа «победа», которую тут даже не вообразить, за цену, здесь непредставимую.

Две угрозы — раскол церковный и усобица княжеская — висели над нами неотрывно. А я — радовался. Экие мелочи! Не война религиозная, как будет в Европах в РИ в 17 в., не «убить или окрестить», как началось ныне с проповеди Неистового Бернарда, не война народная, как будет по всей Руси-России неоднократно и кроваво.

Клубок переплетённых между собой конфликтов. Уже политый кровью, «измазанный» спором «о посте», но ещё не перешедший в полное взаимное отрицание сторон, в войну «до последнего вздоха», «за священное право». Кого-то на что-то. Этих людей уже невозможно было примирить. Но ещё можно было «принудить к миру» Их мечи лязгали в ножнах, были готовы в любой миг взлететь и обрушиться на головы соседей. Оставалось сбивать с толку, «вешать лапшу», «отводить глаза».

Ситуация — время — решение. Я не давал им времени на принятие решений. И менял ситуацию. Проще: городил несуразицы стопочкой.

— Пошли дальше по программе. Государь поклоняется святым иконам, Спасу и Богородице, входит в пределы Св. Николая и св. Климента и поклоняется там. Припадает с молитвой к… здесь, где Креститель похоронен. Полы отмыть! Затоптали-заплевали! Выходит, поддерживаемый епископами под руки, прикрываемый гриднями-диаконами, из храма и поклоняется гробнице св. Ольги. На щит поднимать будем?

Традиция поднимать коронуемого на щит прекратилась в Византийской Империи лет шестьсот назад и возвратится через столетие, когда будут отвоёвывать Константинополь у латинян.

Антоний удивлён: прошлое уже забылось, будущее ещё не наступило. В настоящем нет патриархов, которые бы тащили императора, держа передний край щита.

Сходно с выносом гроба. Со стоящим (в прошлом) или сидящим (в будущем) покойником. Виноват: императором.

— Не будем. Тогда Государь топает пешочком в Феодоров монастырь, где преклоняет колена перед могилой предшественника своего, Великого Князя Ростика. Оттуда возвращается, уже верхом, в свой дворец.

Обозначить преемственность власти, уважение к родителю смоленских рюриковичей, «высочайшее прощение» участникам войн эпохи «топтания мамонтов» — необходимо. Десяток-другой хоругвей, из числа «вероятных противников» — долой.

— Деньги разбрасывать?

Разбрасывать гос. деньги — основное занятие всякого государя. Помётывать в народ — древняя царская традиция. Византийские кесари и русские цари регулярно этим забавлялись.

— Нет. У нас тут народ — гридни. Им векшицу бросить — обидеть. А гривной зашибить можно.

За время нашей сценарной деятельности в храме чуть прибрали. Антоний морщится, но на мой, крайне неискушённый взгляд — пристойно.

Обошли с ним церковь снаружи.

Где-то здесь (в РИ), в раскопках у Десятинной в начале ХХ века, будет обнаружена братская могила с «громадным количеством» людей всех возрастов, на костяках которых следы холодного оружия. «Над этой грудой скелетов лежал татарин, характерный монгольский череп которого был пробит страшным ударом боевого топора».

Понапристраивали тут всякого! Северного и южного фасада за прилепленными хибарами почти не видно. Послал своих пройтись. Не зря: вытащили несколько… странных персонажей. Двое буянить начали — прикололи. Чуть дальше, метрах в двадцати, на этой же площадке с дворцами, домик причта. Был. Сгорел. Между дымящих ещё брёвен мародёрничают какие-то… мародёры.