Баррингтон Бейли - Семя зла [Сборник рассказов]

Я все больше убеждаюсь в том, что трудно придумать более опасную форму путешествия, нежели на корабле, проходящем сквозь твердую материю. Чем глубже мы опускаемся, тем больше я ощущаю эти тысячи миль твердой породы над нашими, головами, тем больше я погружаюсь в депрессию, и отчаяние охватывает меня… Меня мучает совесть. Это я втянул капитана Джоула в опасную авантюру, это я обрек своих товарищей на путешествие в ад.

Сам корабль превратился в развалину. Люди лежат, никто не дежурит у аппаратов, стреляющих сейсмолучами. Экипаж смирился с мыслью, что этого путешествия нам не пережить.

Такова наша история. Я записал ее, чтобы те, кто найдет наш корабль, когда мы «вынырнем» на другой стороне Земли (поляризаторы автоматически отключатся в этот момент), узнали о том, что их ждет в глубинах планеты…

Согласно показаниям очевидца, местного фермера, корабль появился из склона холма, затем съехал вниз на несколько метров и остановился, уткнувшись в выступавшую скалу.

Бэйн готов был поверить второй части свидетельства, к тому же поломанные деревца подтверждали путь судна вниз по склону. Но первая часть выходила за рамки его воображения, тем более что не было никаких следов разрытого грунта. Он был специалистом по древним цивилизациям, но не мог найти ни одной знакомой черты в облике корабля, гигантский корпус которого длиной в сто пятьдесят метров возвышался перед ним. Поэтому он склонялся к мысли о том, что махина появилась совсем с другой стороны.

— Это должен быть космический корабль, — заявил он специалисту по металлам, прибывшему с целой командой из Сиднея, — но я не могу понять, почему он такой старый. Посмотрите, как он прогнулся! Вы знаете, как это называется? Усталость металла. Но некоторые из сплавов я даже не могу определить!

Бэйн пролистал книгу, взятую из кабины управления, страницы которой были сделаны из металлической фольги. Для него она была практически неопровержимым доказательством того, что корабль прилетел со звезд. Книга явно являлась чем-то вроде бортового журнала, хотя странный шрифт не имел ничего общего ни с одним языком на Земле, древним или современным.

«Мы никогда не найдем Розеттский камень для этого текста», — подумал он. Ему стало грустно оттого, что эти записи никогда не будут переведены.

В этот момент возбужденный профессор Вильсон вылез из корабельного люка и подошел к ним.

— Это на самом деле космический корабль, — сказал он. — Там есть прибор, который измеряет пройденное расстояние посредством электромагнитных частот. Любой физик сможет прочитать его показания. И вы знаете, какое расстояние он показывает? Почти одиннадцать световых лет!

Мое имя Унтуар Мурти, и, проведя всю жизнь на самолетах (за исключением кратких интервалов, измеряемых часами и минутами), я лучше большинства способен судить о состоянии мира. Да, мой опыт взаимодействия с ним скромен, но это и к лучшему: мое понимание не искажено и не компрометировано чрезмерной вовлеченностью в житейские дела.

Настоящий документ представляет собою, если угодно, мои завещание и свидетельские показания — не то чтобы я рассчитываю, что у кого-нибудь найдется время с ними ознакомиться. Для начала немного о себе. Мурти — фамилия моего отца, Унтуар же — имя, лишенное смысла и этимологии, изобретенное моим отцом специально для того, чтобы никакой истории и связи с чем-либо за ним не водилось. Он утверждал, что такое описание наилучшим образом подходит к моей ситуации и, следовательно, данное имя будет идеальным для его первого и единственного ребенка. Отмечу, что горечи, которая чувствуется в этом решении, я не разделял: об условиях, привычных с момента рождения, обычно не печалятся, а я другой жизни не ведаю.

Мои воспоминания о родителях необычно отчетливы — без сомнения, благодаря тому, что их место в моей жизни доселе остается незанятым, но учтите, что мне было всего пять, когда скончалась мать, и лишь восемь, когда я потерял отца. Были они люди мирные, можно сказать, безобидные, но склонные к нерасчетливым поступкам. Раннюю кончину их я бы связал с неумением приспособиться к порядку жизни, какой обрушила на них коварная судьба.

К счастью, обстоятельства моего собственного рождения уникальны. Я родился на борту самолета, выполнявшего рейс из Найроби в Лондон, однако мне не позволено сойти на землю ни в пункте назначения, ни по возвращении в пункт отправления. Я всю жизнь странствую по одному и тому же маршруту. Уже тридцать восемь лет.

Мое воздушное заточение, естественно, воспринималось родителями как злосчастье, но такой ход событий не слишком их удивил, ибо они сами оказались в аналогичном унизительном положении на несколько месяцев. В те дни мировая политика была далека от нынешней стабильной или, вернее сказать, закоснелой конфигурации, и многие люди по воле случая сделались пленниками злополучных политических антиномий. Позвольте, я объясню подробней. В жилах моих родителей текла индийская кровь, паспорта у них были британские, а обретались они в Восточной Африке, где их семьи прожили уже два поколения. Распадом некогда огромной империи, существование которой способствовало подобной гетерогенности, воспользовались власти их страны: влекомые националистическими побуждениями, они подвергли проскрипциям всех неграждан , сделав затруднительным для последних получение легального заработка. Естественно, жертвы этой политики устремились на свою предполагаемую отчизну, к Британским островам, ибо некуда было им больше податься. Увы, к тому времени моральные качества сей великой нации, должно быть, весьма потускнели, и британское правительство совершило бесстыдный поступок, отозвав в одностороннем порядке все ранее выданные паспорта, отказавшись от всех гарантий по ним и развернув всех, кто прибыл в Британию по этим документам с целью поселиться там.

Но это был еще не конец. Некоторые продолжали отправляться в Англию по воздуху, превосходно отдавая себе отчет, что им и их небеснорожденным потомкам путь в Восточную Африку будет заказан. Эти апатриды рассчитывали, вероятно, на пробуждение гуманистических чувств у властей той земли, куда надеялись попасть, или попросту отчаивались. В любом случае, их неделями гоняли от аэропорта к аэропорту, а затем, после множества споров и сомнений, чиновники меняли гнев на милость.

Такой способ избрали и мои родители. Они взялись за дело в достаточно оптимистичном настроении; другим же везло, значит, рассудили они, повезет и в этот раз. К тому же моя мать на момент отлета была беременна, и…