Михаил Шаламов - Серая хризантема [Фантастические повести и рассказы]

— Гражданин, ваши документы!

Батюшки — милиционер! Молодой сержант с усталым лицом и при полном параде.

— Ваши документики!..

Вот нет же у него такого права — требовать у первого встречного документы, а потом — «пройдемте, гражданин!» Но спорить с этими «друзьями» противопоказано. Порылся я в кармане и подал ему свое журналистское удостоверение. Ой, видел бы кто, как он обрадовался! «Все, — говорит, — попался! Думаете, если вы в газете работаете, то и надираться можете до полного бесчувствия? Не-ет, шутишь! Вы — с запахом в общественном месте». С содроганием вспомнил я ту злополучную рюмку коньяка, которую выпил с ночной гостьей.

— Да что вы, товарищ сержант!..

— Не спорьте! — С него слетела вся усталость. — Вы с запахом, а ваш коллега (?) лыка не вяжет. Как миленькие, в вытрезвитель загремите, и штраф будет, и на работу вам сообщим, гражданин газетчик. Пусть общественность к вам меры принимает!

Он придвинулся ко мне поближе, спрятал удостоверение в нагрудный кармашек и быстро сказал свистящим шепотом:

— Дали вам свободу, щелкоперы! Теперь из-за вас что человека, что муху газетой можно прихлопнуть. И никто вам не указ — глассссность…

Я лихорадочно начал вспоминать, что было за последнее время в городской прессе про милицию. И вспомнил. Если парнишка из этих, то «со товарищи» подгадит мне по первое число. В это время трамвай остановился, и я малодушно подумал, не выскочить ли на остановке. Но милиционер молодой и шустрый — враз догонит. Да и удостоверение мое у него в кармане. Да еще и сарафанг мой квелый на сиденье своем зашевелился. Не бросать же его на милость вытрезвителя!

А сержант уже поднял к устам рацию:

— Третий, третий, я седьмой! Дайте машину к универсаму на трамвайную остановку. Третий… — и осекся.

Я проследил за его взглядом. В последний миг в заднюю дверь вагона просочилась пассажирка. Это была ламия. Более откровенного «ню» я не видел даже во французских фильмах. Такие остались разве что на частных «видиках». Ламия, как ни в чем не бывало (простите за неуклюжий каламбур), заструилась к нам, покачиваясь в тронувшемся вагоне. Сержант, обалдело распахнув глаза, шагнул ей навстречу.

— Седьмой, седьмой, я третий, тебя слышу… — раздалось из рации. — Машина будет. Алкашню ущучил?

— Баба… — с надрывом в голосе протянул сержант. — Голая! Бля буду — голая! Э-э-э-э, гражданка…

Ламия приблизилась к нему вплотную и, обхватив паренька за плечи, впилась поцелуем ему в губы.

— Мммммм… — еле слышно промычал милиционер, весь как-то вдруг вытянулся, одеревенел и застыл дровяным идолом со взглядом сомнамбулы, привалившись к поручню. Я взглянул на ламию и уловил момент, когда белые изогнутые иглы ее ядовитых клыков исчезли под чувственными губами.

— Миилый, — промурлыкала она, глядя мне в глаза, — иди сюда, приласкааю! — и поплыла, качая бедрами, в мою сторону.

Я отодвинулся от нее в самый конец вагона, только она все равно уже рядом и щекочет розовым ноготком мне бороду.

— Это не больно. Как пчелка ужалит…

Я готов был закричать.

В это время трамвай остановился, и в вагон с хохотом ввалились двое милиционеров и дружинники. Они без лишних слов подхватили ламию под локотки и буквально на руках вынесли ее из вагона, туда, где их ждал серый фургон «спецмедслужбы». Старлей, мой ровесник, скользнув по моему лицу равнодушным взглядом, кивнул прислоненному к поручню сержанту:

— Что, Саня, сомлел от такой красотки? Выходи, а то с трамваем уедешь. Вот отбудем с девкой без тебя… — Он кивнул в ту сторону, где его коллеги впихивали в фургон царапающуюся ламию.

Саня деревянно повалился на асфальт из уже закрывающейся двери. За окнами, все убыстряясь, проплыла «немая сцена».

Следующая остановка была наша. Я бежал по улице, поддерживая уже немножко оклемавшегося пришельца. В голове билась мысль: «Удостоверение осталось у сержанта. Правде не поверят. Скажу — потерял документ. А может, и не придут за мной. С ламией они быстро разберутся. Или она с ними… Господи, как гадко все, как гадко…»

А пришелец тем временем уже довольно сносно шевелил ногами.

Уже заворачивая за угол своего дома, во двор, я усомнился, стоит ли вот так, с ходу, соваться в осиное гнездо, еще утром бывшее моим подъездом. Неплохо было бы внутренне подготовиться, поразмыслить о том, что делать. Как нельзя лучше подходило для этого ночное кооперативное кафе «Цитрон», которое пару месяцев назад открыли в помещении бывшего пивбара-стекляшки, что завсегдатаи величали по-дружески «чипóк». В «Цитрон» я, бывало, тоже заглядывал, но унаследованная от пивнушки антисанитария, с которой можно было мириться, пока в сих чертогах была возможность хлебнуть пивка, теперь угнетала, а цены на безалкогольную продукцию — и того более. Но в данной ситуации «Цитрон» нам подходил, и мы повернули туда. Из дощатых стен забегаловки, казалось, не выветрился еще пивной дух. Столы были все такими же липкими, хотя между ними и бродила грандиозных размеров тетка с тряпкой и ведром в руках. Больше в зале никого не было.

Я взглянул, куда бы нам сесть. На один из столов тетка при виде нас поставила свое ведро, на другом разлеглась спящая кошка, а по пятнам разлитого варенья ползали мухи. Три столика были свободны. Придерживая спутника, я прошел к дальнему от стойки.

— Чего брать будете? — с вызовом в голосе спросила тетка.

— Два чая, — ответил я. — Но с сахаром!

Тетка пробурчала что-то под нос и ушла за стойку, так и не расставшись с тряпкой. Через минуту она вернулась с подносом, на котором стояли два стакана.

— Тридцать три копейки! — почти прорычала она.

Удивившись, почему вдруг получилось нечетное число, я сыпанул на стол мелочи. Тетка собрала копейки, пересчитала, шевеля губами, и отошла. У соседнего столика она склонилась над кошкой и, пробормотав: «Ить тебя так, сдохла все-таки!», смахнула ее в подставленное ведро.

Мы приступили к чаепитию.

Чай оказался вкусным. Я отхлебнул и подтолкнул пришельца локтем:

— Попробуйте, неплохой чай!

Он посмотрел на меня мутными глазами, машинально как-то ухватил стакан семипалой рукой и глотнул. Его тут же вытошнило. Тетка, обернувшись, презрительно хмыкнула.

«Итак, впереди — самый ответственный этап моего путешествия: темный подъезд и квартира. Там может случиться все, что угодно. В деталях продумаем дальнейшую тактику…»

Пришелец перестал корчиться в конвульсиях и, подцепив из граненого стакана на столе салфетку, вытер ею губы. Похоже, что ему полегчало.

— Живем! — подмигнул я ему.

В это мгновение уши мои уловили еле слышную прекрасную музыку. Словно порыв ветра распахнул дверь кафе. Мы оба обернулись в темноту, а потом на пороге из лунных лучей начала ткаться фигура. Минута — и в дверном проеме уже стоял Некто в белой струящейся тоге, с узкими крыльями за спиной. Лицо незнакомца было бы почти человечьим, если бы над его удлиненным безбровым овалом, прямо на лбу не начиналась гладкая шевелюра из нежных перьев. «Тихий Ангел», — вспомнил я слова Викентия Петровича. А фигура, грациозно опираясь на тонкий извилистый двуручный меч, уже сделала движение по направлению к нам. И тогда я заметил его огромные, розовые, как у летучей мыши, прозрачные уши, через которые сочился мерцающий блеск луны. Ни страха, ни удивления я почему-то не почувствовал, только краем глаза заметил, как скорчился и пополз под стол мой многострадальный пришелец.