Филип Дик - Шалтай–Болтай в Окленде

Но в любом случае, думал он, даже при самом благоприятном стечении обстоятельств, когда ни Чик, ни Вирджиния не приедут вдруг домой, и не явятся сюда, и не наймут частного соглядатая и так далее, у него все равно остается неразрешимый, безнадежный вопрос. Он до сих пор не знает, насколько глубоко его чувство к Лиз, как далеко готов он пойти. Потому что кончиться все должно было очень серьезно, а именно: бракоразводным процессом или двумя, а потом, после года промежуточных постановлений, вступлением в новый брак. С Лиз Боннер. Тогда она уже будет Лиз Линдал. А как же дети? Кто из них будет жить с ними? Ее мальчики, пожалуй, останутся с ней. Или нет. Нет, если на развод подаст Чик, то нет — если их разведут по причине супружеской неверности. А Вирджиния ни за что не отдаст Грегга. Так что в лучшем случае он окажется вместе с Лиз и ее двумя сыновьями. Его лишат Грегга, и может оказаться, что Джерри и Уолтер, даже вместе с Лиз, не заменят его.

Конечно, у них с Лиз родятся дети. При этой мысли ему чуть полегчало.

Боже, не слишком ли он размечтался? Не рановато ли? Но ведь когда они остановились в мотеле и легли в постель, а потом просто лежали, ничего не делая, Лиз вдруг сказала:

— Знаешь что?

— Что? — откликнулся он.

— Я хотела бы родить тебе ребенка, я правда родила бы. Хочу этого больше всего на свете.

И он подумал тогда о ней как о движимом инстинктами женском теле, рыскающем в поисках мужчины, который оплодотворил бы ее, а потом, когда это случится, она будет искать место, где можно будет родить. Какое–нибудь спокойное, безопасное место. Одним оплодотворением дело не кончится, ей потребуется и все остальное. Как может она обойтись без остального? Если представить себе, что она забеременела от него, то это будет только начало их отношений. А если не забеременела, то думает об этом. Когда она снова ляжет с ним — если это произойдет, — эта мысль не покинет ее. Конечно, она не осмелится зачать до тех пор, пока не будет ясно, что он может и готов уйти от Вирджинии. В каком–то смысле ему повезло, что он сейчас женат: Лиз никогда бы не пошла на такой риск, она даже в своей легкомысленной спешке не способна снять колпачок или оставить диафрагму в коробке. Так что можно не беспокоиться, что она огорошит его таким известием. Если они не совершат ошибку.

Но Роджер прекрасно знал — пусть Вирджиния думает иначе, — что Лиз вполне соображает, что к чему. Особенно в том, что касается диафрагмы и как ее носить. В этом ее глупой не назовешь. Тут уж она не ошибется. И не потому, что ее ведет какое–то внутреннее чутье. Просто она не может позволить себе ошибиться. Слишком велика будет цена.

«Люблю ли я ее? — спрашивал он себя. — И о чем на самом деле этот вопрос?»

Нет, решил он, наверное, нет. Но ведь он и Вирджинию никогда не любил, и Тедди, и ту девочку в школе, что звали Пегги Готтгешенк, первую девчонку, с которой у него что–то было. В наше время никто никого не любит, как никто не молится и не вскрывает желудки ласточкам, чтобы узнать будущее.

«Но я бы защищал ее, — думал он. — А что может быть ближе к любви, чем это? Если бы встал вопрос: я или она, я, не задумываясь, позволил бы отрубить себе голову, лишь бы спасти ее. Разве этого недостаточно? Остальное — пустой треп.

У меня было такое чувство к брату. Перед тем, как он умер. Пожалуй, я чувствовал это к ним всем: к брату, потом к Пегги Готтгешенк, к Вирджинии Уотсон, теперь вот к Лиз Боннер. Ну, и что из этого следует? Следует ли из этого, что я лжец? Или что я сам себя дурачу? Да нет. Это доказывает только одно: что ничто не вечно. Даже здание «Банка Америки», в который стекаются все деньги и свидетельства о собственности в Калифорнии. Когда–нибудь исчезнет и оно. Пройдет не так много времени, и нас всех не будет. Но моя любовь так же велика, как и их любовь, которая уже стала почти преданием».

Зазвонил телефон. Он снял трубку.

— Здравствуй, — с придыханием сказала ему в ухо Лиз.

— Здравствуй, — сказал он.

— Как дела?

— Хорошо.

— Он ушел, — сообщила она. — Приезжай скорей.

— Еду.

— Поторопись, — попросила Лиз и повесила трубку.

Роджер запер магазин, сел в машину и на всех парах помчался в Сан–Фернандо.

В полдевятого того же вечера Вирджиния позвонила в магазин. Никто не ответил. Подождав до девяти, она позвонила снова.

В подавленном настроении Вирджиния набрала номер матери.

— Я тебя не подняла? — спросила она.

— В девять–то часов?! — ответила Мэрион. — Ты, наверно, совсем старушенцией уже меня считаешь.

— А я тут одна сижу. Роджер уехал в магазин, поработать.

— Бедняжка Роджер, — сказала Мэрион. — Он поговорил с Чиком Боннером про магазин?

— Нет, — ответила Вирджиния. — Что ты об этом думаешь? Тебе понравилась идея?

— По–моему, из этого могло бы что–то выйти.

— Чик тебе понравился?

— Да, — сказала Мэрион. — Прямой человек, как мне показалось, и недюжинных способностей.

— Как думаешь, он смог бы стать хорошим партнером для Роджера?

— Думаю, он был бы отличным партнером. Если бы Роджер смог с ним сработаться и не чувствовать… как бы это сказать? Не обращать внимания на некоторое неравенство.

— А как тебе Лиз Боннер?

— Мне нужно отвечать?

— Пожалуйста, — сказала Вирджиния. — Ты не заденешь моих чувств.

— Мне лично кажется, — начала мать, — она как раз из тех, кого я и ожидала встретить здесь, в Лос–Анджелесе. То есть это женщина, ничего особенного из себя не представляющая. Какая–то никакая. Пустое место. Ни говорить не умеет, ни держать себя, ничего–то она не знает. По–моему, здешние автокафе, универмаги и закусочные полны таких девушек.

— Вот и я так считаю, — сказала Вирджиния. — Такие в супермаркетах раздают бесплатные образцы какого–нибудь нового плавленого сыра.

— Нет–нет, — возразила миссис Уотсон. — Я скажу тебе, что это за тип людей. Она из тех — ты послушай меня, Джинни, — из тех, кто… В общем, представь, что тебе нужно пробраться к прилавку с майонезом, чтобы купить баночку со скидкой, не за семьдесят девять центов, а за сорок девять; и вдруг дорогу тебе перегораживает тележка. А тележку эту толкнула туда, чтобы ты не успела пройти, такая вот полненькая коротышка, а сама она уже у прилавка с майонезом, и пока ты кипишь от злости и бормочешь себе: «Эта баба что, навсегда проход заблокировала?» — эта пышка одарит тебя беззаботной улыбочкой и уведет последнюю баночку майонеза за сорок девять центов.

— Зачем ты это говоришь?

— Просто знаю, и все, — сказала миссис Уотсон.

— Ты хочешь сказать, что не так уж она и глупа? Что ты имеешь в виду? — Вирджиния почувствовала, что начинает злиться. — Поконкретнее.

— Я просто хочу сказать, что эта ее тележка — понимай, как знаешь — скоро может встать на твоем пути.