Исай Лукодьянов - Незаконная планета

Я сел у него в ногах, спросил о самочувствии.

— Не знаю, — ответил он рассеянно.

Мы помолчали, я уж собрался уходить, как вдруг Морозов сказал:

— Неужели они услышали, как я…

Он осекся, снова возникло молчание, я спросил осторожно:

— О чем вы, Алеша? Что они должны были услышать?

Он поднял на меня напряженный взгляд.

— Мою ругань… мои мысли… Я их крыл, понимаете, вовсю… и вдруг увидел, что они…

— Постойте, Алеша. Что это значит: «крыл вовсю»?

— А то и означает, что я сильно рассердился. Не то слово… Ненависть — вот… Я испытал такую ненависть к ним, что самому странно… и стыдно, — закончил он, понизив голос.

Вот как! Неожиданное отступление аборигенов Морозов связывает со своим внутренним состоянием? С ненавистью, которая вспыхнула в нем?.. Здесь было над чем задуматься.

Звуковой речи у плутонян нет и быть не может. Но как-то они общаются друг с другом. Что ж, можно допустить направленную мысль. При их образе жизни требуется, наверное, десяток-другой сигналов, больше не нужно. И угроза, содержавшаяся в возбужденных предсмертным ужасом мыслях Морозова… Агрессивный напор, дремлющий у нас в подкорке, получил внезапный выход и…

Надо разобраться во всем этом.

Я-то ничего подобного не испытал. В ту минуту, когда я понял, что гибель неизбежна, меня охватила тоска. Да, наверное, тошнота, подступившая к горлу, была мгновенным приступом тоски по людям, которых больше не увижу, по работе, которая не завершена. Кажется, еще мелькнуло что-то такое… будто бегущая вода и зеленый берег… Что это значило?..

— Алеша, — сказал я, — припомните, пожалуйста, ход своих мыслей в ту минуту.

Он помотал головой, словно желая отвязаться от наваждения.

— Больше ничего сказать не могу.

Здравый смысл и несокрушимое здоровье брали свое. После пережитого потрясения Морозов приходил в норму. Когда я спустя час снова заглянул к нему, он сидел, запрокинув голову и выдавливая себе в рот земляничную пасту. Он взглянул на меня и вдруг прыснул.

— Почему вы смеетесь? — удивился я.

— Вспомнил… вспомнил, как вы ловили в шлюзе аборигена… — Приступ смеха сотряс его. — Вы кидались на него, как пантера…

Несколько минут он дико хохотал. Он изнемогал от смеха. Ну что ж. Это хорошо. Такая разрядка просто нужна, чтобы снять страшное нервное напряжение.

Очень жалею о том, что не удалось закончить интроскопию. Такая неожиданная удача — заполучить аборигена для обследования — и такой печальный финал. Пленка оказалась неважной, и вполне понятно: при такой спешке не настроишь аппарат как следует. В полости живота аборигена разветвления от «пряжки» переходят в нечто, напоминающее причудливый набор колечек. Если рассматривать их как многослойные аккумуляторы, то, пожалуй, это и есть орган трансформации тау-энергии в биохимическую.

К сожалению, на пленке совершенно не получились тени каких-то отростков в брюшине, которые я разглядел по визуальному тракту. И вот я все думаю: не рудименты ли это обычных для белкового существа пищеварительных органов? Если так, то проливается свет на характер их эволюции. Некие глобальные перемены потребовали изменения обычного обмена веществ, и произошло постепенное приспособление к иному типу жизнедеятельности. В этом случае подтверждается мой вывод о контактной «пряжке»: она вживляется искусственно (вероятно, при рождении).

Но ведь все может быть иначе. Эволюция могла идти и другим, неизвестным нам путем, и не исключено, что «пряжка» — естественное образование…

Когда-то в средние века картографы писали на краях карты, где кончался известный им мир: «Здесь должны быть драконы». Это было благородно и честно: мол, вот это мы знаем, а дальше — драконы. Мы, разумеется, не пишем на полях наших ученых статей про драконов, мы склонны самолюбиво умалчивать о том, чего не знаем. Если же кто-нибудь осмелится вякнуть о «драконах», то будет подвергнут осмеянию. Так было с доктором Моррисом. Так было, когда Буров высказал еретическую мысль об искусственном происхождении тау-выброса.

Уже сколько раз убеждалось человечество, что еретические идеи, противоречащие очевидности и здравому смыслу, могут быть конструктивны, — и все же каждый раз… Да что говорить: разве не были мы поражены, когда столкнулись с целой популяцией разумных существ на планете, где высокоорганизованная жизнь абсолютно исключалась?

Не надо, не надо смеяться над «драконами»…

Об этом зашел сегодня разговор в кают-компании за обедом. Морозов, между прочим, сказал, что еще лет восемь назад Буров рассчитал вариант, теоретически доказывавший возможность трансформации тау-энергии, но его формулу сочли математическим парадоксом. Так-то. Надо мне поближе познакомиться с этим новоявленным «еретиком». Морозов говорит, что у Бурова, при светлой голове, скверный характер, но мне это безразлично. Еще неизвестно, у кого характер «сквернее» — у него или у меня. Не случайно же Кира упрекает меня в «тупой прямолинейности» и в чем-то еще, тоже геометрическом.

Прошин сказал: «А не может ли быть, что обитатели Плутона — роботы очень добротной выделки?» Я решительно отверг это предположение. Аборигены, и верно, выглядят неким придатком тау-станции, но в том, что они живые, а не искусственные, я не сомневаюсь. Это подтверждает интроскопическая пленка. Они живые и в высшей степени жизнестойкие, но вот вопрос: от природы ли они такие? Всегда ли умели рационально использовать «биофорную способность» космического излучения? (Морозов рассказал мне о записях Шандора Саллаи, употребившего этот неплохой термин — «биофор», то есть «несущий жизнь»). Если бы узнать историю Плутона…

В задумчивости я выпустил из руки котлетный брикет, и он уплыл, и за столом раздался жизнерадостный смех.

Я спросил:

— Кто помнит: по теории Саллаи сколько лет назад прибился к Системе Плутон?

— Тридцать пять тысяч, — сказал Прошин.

— Тридцать пять тысяч лет назад что же было у нас на Земле — плейстоцен, что ли?

Лопатин, наш молодой геолог и планетолог, подтвердил:

— Верхний плейстоцен, вюрмское оледенение.

— Так. Значит, жили кроманьонцы. Мадленская культура. Как биологический вид человек за эти тридцать пять тысяч лет не изменился. Мозг кроманьонского охотника, — продолжал я, — не отличался существенно от мозга моего друга Морозова.

— Я потрясен этим фактом, — сказал Морозов. — И что же из него следует?

— Если темп биологической эволюции имеет всеобщий характер, а я думаю, что это так, то выходит, что плутоняне — Homo plutonis, если угодно, — были такими же и в кроманьонские времена. Значит, для того чтобы понять эту цивилизацию, надо углубиться в ее историю на десятки и сотни тысяч лет.