Исай Лукодьянов - Незаконная планета

А вот подъезд, в котором когда-то жили Заостровцевы. Уже тридцать лет прошло с того страшного дня, когда двое мальчишек — Вовка Заостровцев и он, Морозов, — смотрели тут передачу о посадке «Севастополя»… Бегут, бегут годы…

Он вошел в соседний подъезд и поднялся в лифте на девятый этаж. Отец отворил дверь. Они обнялись на пороге.

— Почему не предупредил? — спросил Михаил Анатольевич. — Впрочем, я знал, что ты сегодня прилетишь.

— Алешенька! — Мать вышла из спальни, Морозов поспешил к ней. — Родной мой, как давно я тебя не видела. — Она припала к его груди, и он погладил ее седеющую голову.

Из дорожной сумки Морозов вытащил букет красных и белых гвоздик, купленный перед отлетом из Вены, протянул отцу:

— Поздравляю тебя с шестидесятипятилетием.

— Спасибо, Алеша. Я тронут, что ты помнишь…

Бывало, что Морозов забывал поздравить родителей с семейными датами, но сегодняшнюю, круглую — он забыть не мог. Пока мать готовила на кухне завтрак, мужчины расположились в отцовском кабинете. Морозов оглядел полки с книгами, задерживая взгляд на знакомых с детства корешках. Книги были расставлены в том же порядке, что и много лет назад, да и все здесь — кресла и рабочий стол, кассеты с фильмами, ящички картотеки — занимало раз и навсегда определенные места. Прочность, устойчивость, основательность издавна поселились в этом просторном кабинете. Устойчивость являл собою и его хозяин: время не брало его почти, только как бы подсохла прямая фигура да сильно поредели волосы. В детстве Морозову казался отец очень высоким, да он и был высок, — а теперь Михаил Анатольевич на полголовы не дотягивал до роста сына.

— Ты выглядишь молодцом, — сказал Морозов, бросившись в старинное кожаное кресло. — Вышла твоя книга?

— Какое там! — отмахнулся Михаил Анатольевич. — Даже и не сдал еще в издательство.

— Почему? Я помню, еще год назад рукопись была готова.

— Разыскал в архивах новые материалы, и многое пришлось уточнять, менять… Знаешь ведь, какое это было сложное время — пятидесятые прошлого века.

— Нынешние пятидесятые — тоже не очень просты.

— Разумеется. Времена меняются и выдвигают новые и новые проблемы.

— Времена меняются, — повторил Морозов, задумчиво глядя на отца. — А люди? Как ты считаешь, очень изменились люди за минувший век?

— Очень? Не сказал бы. Но, конечно, изменения есть. В наше время у человека меньше забот о хлебе насущном, чем в прошлом. Меньше страхов и кошмаров. Больше — возможности выбора, а следовательно, самоутверждения. Психически нынешний человек выглядит более уравновешенным по сравнению с предыдущим поколением. Если обратиться к статистике…

— Я не о том, отец. — Морозов взял со стола бронзовую статуэтку Дон-Кихота, покрутил в руках. — Вот нас уже тринадцать миллиардов, и темп прироста населения с каждым годом возрастает, верно?

— Да, это так.

— В то же время темп освоения других планет Системы очень низок. Пока что особой остроты в проблеме нет. Но в будущем, и, кажется, не таком уже далеком, равновесие может быть нарушено. Развитая цивилизация не может жить замкнуто, она с неизбежностью стремится к расширению ареала, это процесс закономерный, — но очень уж неподходящи другие планеты для того, что мы считаем нормальной жизнью. Жить в скафандрах, под искусственными колпаками… на дефицитном пайке воздуха и воды…

— Понимаю, к чему ты клонишь. Но другого выхода нет. Давно существует проект капитальных затрат на строительство обширной биотехносферы на Марсе… Впрочем, — усмехнулся Михаил Анатольевич, — кому я это говорю? Вице-президенту Международной федерации, которая этот проект и выдвинула.

— Да, проект… Проект приспособления планеты к человеку… Не лучше ли, не разумнее ли избрать другой путь — приспособления человека к планете?

— Мне попадались статьи Бурова на эту тему. Что тебе сказать, Алеша? Процесс космического преобразования человечества начался, это непреложный факт, и он когда-нибудь в отдаленном будущем может вызвать постепенное изменение биологической природы человека, то есть приспособление, адаптацию к чужой среде. Но, по правде… ну, вот смог бы ты представить себя или, скажем, своего Витьку с горбом на спине, в котором помещаются дополнительные легкие для дыхания в атмосфере Марса? А каким должен быть человек для того, чтобы разгуливать без скафандра по Луне? Или, например, в метановой атмосфере Ганимеда? Я допускаю, конечно, что за миллион лет люди, живущие вне Земли, претерпят значительную биологическую эволюцию. Но это уже будет не homo sapiens. Это будет новый вид. Homo sapiens extraterra.

— Наверно, ты прав. Но только… если уж эволюция все равно неизбежна, то не стоит ли направить ее сознательно? Самопланирование наверняка даст лучший результат, чем слепой естественный отбор. И, кроме того, будет огромный выигрыш времени. Дело не затянется на миллион лет.

— Ты хочешь подстегнуть эволюцию? — Михаил Анатольевич поднял брови и, наморщив лоб, несколько секунд пристально смотрел на сына. — Видишь ли, Алеша, я не могу рассматривать жизнь и мышление только как способы организации материальной системы. Самопланирование, сознательная перестройка ускорят приспособление человека к другим мирам, но боюсь, что при этом человек потеряет нечто весьма существенное…

— Ты имеешь в виду душу?

— За неимением другого подходящего слова назовем это так. В наследственности закреплен не только внешний облик и особенности организации, в ней — опыт истории многих поколений. Вторгаться в такие тонкие области — это, знаете ли… Нет, нет. Sumus ut sumus, aut non sumus.

— Что это значит? Я не знаю латыни.

— Останемся, как есть, или перестанем быть. Так в восемнадцатом веке ответил один из римских пап на предложение изменить ритуалы католичества.

— Понятно. — Морозов поставил Дон-Кихота на место. — Останемся, как есть… Ну, в таком случае пойду-ка я приму душ. — И, уже дойдя до двери, обернулся: — Да, ты знаешь, кто в этом году вел историю в Витькином классе? Никогда не угадаешь! Володи Заостровцева дочка!

— Где уж мне знать, — поднялся Михаил Анатольевич из кресла. — Правда, она была моей лучшей студенткой и я сам подписывал ей направление на практику в ваш городок. Но насчет Витькиного класса — верно, не знал.

— Фу ты, — засмеялся Морозов, — это мне следовало догадаться, что Надя училась у тебя. Говорят, способная девочка, да?

— Не то слово, Алеша. Поразительная одаренность, необычайно острый ум. Но, к сожалению, никакой дисциплины, одни порывы. Вдруг заявила, что история ей наскучила, и бросила университет как раз накануне выпускных экзаменов.

— Вот как! Где же она теперь?

— Мы говорили на днях по видеофону. Надя поступила в Институт человека, работает у Лавровского. Увлеклась, видите ли, биологией.