Борис Штерн - Феникс сапиенс

Никто не хотел идти спать. Инзор принес из трюма три охапки березовых поленьев и подкидывал одно за другим. Мана уложила девочек, вернулась и села молча на раскладной стульчик. Она больше не участвовала в общем разговоре, у нее был свой собеседник:

— Что же, Мать-Прародительница, можно я тебе похвастаюсь? Я не люблю хвастаться на людях, но поскольку ты внутри меня, то можно. Какое чудесное вышло путешествие! Книги — понятно, Сэнк у меня молодец, и я ни секунды не сомневалась, что он откопает нечто важное. Но спасенные девочки! Ты бы знала, какое это счастье — видеть, как дети превращаются из запуганных зверьков в веселых проказниц, как умнеют и развиваются не по дням, а по часам. Впрочем, может быть, ты это и без меня знаешь? Мне кажется, спасти и воспитать даже важнее, чем родить самой. Но и забеременеть в сорок шесть после двадцати двух лет простоя — это ведь тоже счастье? А внуки?! Сколько лет я ждала их! Кола, не подвернись Крамб, могла бы еще много лет привередничать и издеваться над ухажерами. Давно мне не было так хорошо, Мать-Прародительница. Интересно, а когда вы пришли к развалинам Александрийского маяка и сели усталые и сказали: «Здесь будет наш дом», — ты была так же счастлива? Уверена, что да, или даже счастливей, потому что не примешивалась грусть расставания с полюбившимся местом, на котором успели пустить корни. Но, пожалуй, это светлая грусть, и мы еще вернемся сюда, я уверена.

Сидели долго, за полночь, говорили о чем попало — о Большой земле, о вкусной свежей еде, о встрече, о коллегах и друзьях, о газетных заголовках, посвященных их прибытию. Рано утром Инзор отчалил корабль, запустили двигатель, вся невыспавшаяся команда собралась на палубе. Обе девочки зарыдали.

— Мама, куда мы уплываем? Здесь так хорошо!

— Кана, там, куда мы плывем, еще лучше. Там большие дома, теплое море, много людей. Я же рассказывала тебе про Большую землю!

— Подождите! — рыдала Кана. — У меня там клад остался!

— Где, какой клад?

— Там, под елкой, шишки камушки, ягоды! — крик, слезы.

Инзор спрыгнул на берег, подтянул корму к причалу, Сэнк передал ему Кану, клад был найден и спасен. «Петербург» двинулся в долгий путь, разбивая свежий ледок. Команда, ежась на легком утреннем морозце, смотрела назад: домашняя поляна, заливчик, красно-желтые гривы, спокойное озеро, серый ледник на горизонте… Вскоре все чуть замерзли и ушли досыпать, а проснулись уже неподалеку от Большой Развилки.

— Ну, рассказывай, — предложил Сэнк Давату, — мы тут совсем одичали. Кроме новостей по радио ничего не слышали, что происходит на Большой земле.

— Студенты и выпускники исторических и филологических факультетов перевели около тысячи книг — перевели ужасно, но важные книги перевели вторично более матерые лингвисты. Самое интересное — микроэлектроника, вычислительная техника, космос, генетика. Большинство с энтузиазмом предрекает взрывное развитие вычислительной техники и всяческой информационной среды, меньшинство пугает катастрофой, к которой якобы привело предков это самое развитие. Я думаю, как бы кто ни пугал, назад в ледник это все уже не запихнешь, и нас ждут веселые времена. Собственно, уже вкладываются большие деньги и плодятся фирмы по производству больших интегральных схем.

— А какой-нибудь толк от плиток и дощечек есть?

— Тут целая душещипательная история. В дощечках и плитках основной элемент — кремниевые пластины. Народ пытался разглядеть на них какую-то структуру, но видел только контакты по краям. Что только не делали — снимали слои, полировали срезы, травили всякой химией, смотрели в самые сильные микроскопы. И ничего! Совершенно однородный кремний с небольшими примесями. Наконец догадались сунуть протравленную пластинку в самый сильный электронный микроскоп. И обомлели, поскольку увидели структуру в десять раз тоньше длины волны света — больше десяти тысяч шагов на миллиметр — сотни миллионов элементов на квадратном миллиметре. Как?! Как такое возможно?! И уже потом прочли в одной из отреставрированных книг про ионную имплантацию и прочие выкрутасы. Самое интересное, что один парень, не помню имени, догадался, что такие вещи можно делать пучком ионов, еще до того, как опубликовали ту книгу.

— А диски? От них есть какой-то толк?

— Пока больше толку получилось от больших пластиковых дисков. Они устроены проще простого — там аналоговая дорожка звукозаписи. Удалось отреставрировать около полусотни. Там есть музыка, там есть пение и речь. Теперь мы знаем, как звучат древний русский и древний английский языки. Надо сказать, звучат они не очень, особенно английский — просто отвратительно! Зато музыка великолепна — иногда до костей пробирает. Жаль, что этих дисков сохранилось так мало.

— А с блестящими дисками что-нибудь получилось?

— Там сложней. Удалось снять длинные фрагменты данных. Но расшифровать их неимоверно тяжело, поскольку неизвестны не только способы кодировки, но и что там закодировано. Народ трудится над этим — огромные толпы по всему миру, думаю, поборют. Но и эти диски — начало XXI века. Потом вся цифровая информация ушла в эти кремниевые пластинки в виде ничтожных электрических зарядов.

— Но ведь это ненадежно! Заряд может рассосаться, он же совсем эфемерен! А если что-то сломается?

— Не совсем так, Стим. Все эти зарядики дублировались, переписывались с одного места на другое, хранились в так называемом «облаке» в разных частях мира. Сломается здесь — останется там. Это надежно, пока все работает. Пока не случится Большой Охряст, про который предки ничего не знали.

«Петербург», идя вниз по течению, обгонял осень. Желтизна становилась все ярче, появились красные тона. Буйство красок достигло предела в горах близ Новой Самары — желтые и красные языки пламени меж темно-зеленых елей. Стремнину на створе древней плотины проскочили буквально с ветерком — вся команда собралась на носу, застегнув куртки, поеживаясь, уворачиваясь от брызг, поднятых носом «Петербурга» на стоячих волнах. Постепенно становилось теплей — осень шла вспять.

В Воротах экспедицию проинспектировал тот же пожилой таможенник. С доброй, чуть ироничной улыбкой он протянул Сэнку бланки деклараций, на первом из них была легкая карандашная надпись «100». Получив указанную сумму, он подписал и проштамповал все листы, выдал подписанный протокол осмотра, спустился на катер и с той же доброй улыбкой помахал рукой.

Верхнее море на сей раз было спокойным и солнечным, но скучным. Все собрались на верхней палубе за рубкой и разлеглись кто как — Глоня на спине лапами вверх, щенки — клубочком, девочки уснули, свернувшись рядом со щенками, Крамб с Инзором загорали лежа на спине, остальные уткнулись в книги — кто с открытыми, кто с закрытыми глазами.