Ремон Мариваль - Агуглу (Тайна африканского леса) [Затерянные миры, т. XXVII]

С тех пор я проводил все время на этой площадке, куда приходил, ища в тени защиты от слишком яркого света. Дети играли в пыли около меня, а мать, окруженная роем мух, лежала на земле и наблюдала за ними полузакрытыми глазами. Вечером, когда жара спадала, она, зевая, потягивалась и уходила, скользя по отвесным скалам и цепляясь пальцами за растения и выступы. В этот короткий час все склоны гор оживлялись их обитателями. На самых незначительных уступах, усеянных углублениями и пещерами, ютились целые поселения, о существовании которых нельзя было даже подозревать.

Пока самцы оплакивали на горах агонию солнца, деловитые самки направлялись гуськом вдоль площадок и каменных зубцов к ручьям и водоемам, с шумом, напоминавшим жужжанье пчел. Они возвращались молча, стараясь не накренять наполненных сосудов, из которых сочилась вода.

По всему сказанному можно судить, что жизнь моя протекала среди мелких происшествий и была лишена крупных событий. Перемещение подвижных теней, насекомое на стене, маленькое разорванное облако на горизонте, плывшее по воле ветра — вот все, что заполняло мою жизнь.

Сколько очаровательных часов пережил я на этой площадке, изучая птиц! Наиболее частым гостем был воробей блеклого оперения, порхавший, как живой цветок. Он взбирался по склонам скал маленькими прыжками, сопровождая их взмахами крыльев; выпрямившись и дерзко закинув голову, он прыгал по камням, распустив веером свой хвост, или перелетал со скалы на скалу, как большая бабочка из серого бархата. Другая гостья была постольку же похожа на мышь, поскольку и на птицу. Она семенила мелкими шажками, проскальзывала в кусты и ее нежный голосок, дрожа, звенел, как колокольчик.

И еще многое другое давало пищу моему любопытству. Возраставшая приязнь с каждым днем сближала меня со странными существами, окружавшими меня. Понемногу я уловил несколько слов их языка, я даже знал их имена.

Женщину звали Сао. Имя главы клана было Мур, имя кривого — Нау; третьего же звали Фои.

Последний чаще других сидел дома. Мур и Нау почти никогда не возвращались раньше наступления ночи, отягченные дичью и медом. Фои, наоборот, отлучался очень редко и всегда по каким-то таинственным делам. Большую часть времени он проводил в одиночестве на площадке и занимался там всякими замысловатыми работами. Он изготовлял на весь клан оружие, сосуды и домашнюю утварь всякого рода. Его опытные пальцы придавали ту или иную форму кости, кремню, слоновой кости; из обломка обсидиана он умел изготовить нож; иногда он забавлялся тем, что вытачивал тяжелые дубины и украшал их рисунками, — ромбами и штрихами. Словом, Фои был ремесленником клана.

Меня сближало с ним сходство вкусов. Сидя рядом, мы молча наслаждались видом безграничной природы. Его взгляд, подобно моему, любил следить за игрой света и тени на горах. Я любовался его вдумчивыми глазами, полными живости и ума, в которых читалось напряжение темной души, пытающейся мыслить.

Сам того не зная, он был источником одной из самых больших радостей моей жизни.

В этот вечер Сао переменила подстилки и вычистила жилище.

На пыльной земле, на том месте, где я спал, она заметила блестящий предмет, привлекший ее внимание. Желая узнать его назначение, она показала его Фои, который принес его мне на ладони руки. Это было стекло лупы; я хранил его в кармане и как-то затерял; жалкое стекло, выщербленное, поцарапанное, потрескавшееся, но которое тем не менее дало мне возможность совершить чудо.

Солнце кидало последние, еще жаркие лучи. Один из них скользнул по стеклу и заискрился, как уголь. Это было как бы внезапным, взволновавшим меня вдохновением. Пусть только придет мне на помощь другой луч и я обогащу эти горы новой стихией. Я торопливо набрал сухих листьев и обрезал несколько хилых веток. Под влиянием волшебного стекла произошло чудо: одна из веток заискрилась, затрещала, и вспыхнуло пламя, взвившееся в вечерней тьме, как ракета.

Фои при виде огня отпрянул назад.

Рядом с ним Сао испуганно обняла детей. В эту минуту появились Мур и Нау. Они возвращались с охоты и сгибались под тяжестью добычи.

Руки их опустились от испуга; быстрым звериным движением они вытянули головы вперед и вопросительно посмотрели друг на друга. По их наморщенной коже, как по шкуре рассерженного льва, пробегали переливы световых отблесков.

Вечер был тихий и ни единый листок не трепетал под нежной лаской ветерка; дым столбом поднимался прямо к небу.

И вот раздался концерт, который в природе обычно сопровождает закат дня. Серебристое пение древесных лягушек смешалось с трескотней сверчков. Недалеко от нас маленькая лягушка вторила контральтовым голосом их последним нотам. На верхнем карнизе самцы, сидя на корточках, начали свои обычные вопли.

Все это так захватило меня, что сердце мое переполнилось. И перед вновь обретенным очагом, чувствуя в себе первобытную душу далеких праотцов, я заплакал горячими слезами.

С недавних пор у меня есть подруга. Ее зовут Адуаде Муни: она, как и я, пленница Агуглу.

Это ребенок, едва достигший шестнадцатилетнего возраста, с лицом теплого оттенка полусжаренного кофе. Тонкие губы улыбаются на ее прекрасном овальном лице с прямым носом, которым отличаются некоторые племена эфиопской расы, происходящие от смешения с древними народностями Египта.

Довольно высокая, с длинными и стройными ногами, Адуаде Муни во время ходьбы высоко держит голову, украшенную густыми волосами, заплетенными в тонкие косички. Маленькое золотое кольцо блестит в носовом хряще у ноздрей; грациозная шея украшена ожерельем из мелких раковинок; и гибкий и безупречный стан стягивает кусок ткани из рафии [6] Рафия — особый вид африканской пальмы с очень крепкими волокнами. .

Я познакомился с нею благодаря огню, который сделал из меня исключительное существо, возбуждавшее всеобщее любопытство. Каждый вечер я зажигаю огонь, чтобы опалить дичь или сварить клубни растений. Три камня и три небольших глиняных устоя образуют очаг. Пока я священнодействую, со всех сторон нерешительно приближаются группы желающих посмотреть на чудо; но, как только вспыхивает первая искра, все в испуге подаются назад.

Однажды вечером, в последнем ряду зрителей я заметил Муни, вытянувшую свою шаловливую головку.

Муни моя соседка. Пещера ее хозяина вырыта под той, в которой живу я. В час послеобеденного отдыха, когда ее оставляют одну, она приходит ко мне. Естественная лестница из камней и корней соединяет один выступ с другим. Муни не знает головокружения, она карабкается по лестнице с ловкостью обезьяны и ее бронзовое лицо всегда неожиданно появляется над моим карнизом.