Саймон Хоук - Гамбит Айвенго [litres]

– Значит, закроешь глаза и задержишь дыхание, – сказал Финн. – Либо так, либо научи ее принимать ванну.

Бобби нахмурился.

– Спасибо.

– В таком случае мне вообще нечем заняться, кроме как ждать появления Ричарда, – сказал Лукас.

– А вот тут ты ошибаешься, – проронил Финн. – У тебя полно дел. Ты уже стал белым рыцарем – героем саксонцев. Пришло время открыться Седрику и помириться с ним.

– Ты имеешь в виду – послать Ровену и убедить его, что я изменился? – спросил Лукас. – Это может сработать. С человеком на войне происходит многое. Седрик может поверить, что я образумился. Значит, от меня требуется убедить его поставить на Ричарда, когда придет время. Это будет непросто.

– Ну, если ты ищешь легких путей, то какого хрена пошел в армию? – спросил Финн.

– Именно этот вопрос я часто себе задаю. Думаю, я искал приключений, – ответил Лукас с наигранной серьезностью.

– Сейчас твой большой шанс, сынок. Используй его по полной.

– А ты почему пошел, Финн?

– Тесты показали, что я больше ни на что не годен.

– Думаешь, это так и есть?

– Не знаю. Никогда не занимался чем-нибудь другим.

Банкет в замке Эшби был шумным событием. Иоанн восседал на почетном месте в парадном зале. По его левую руку сидел Фиц-Урс, а по правую – Буа-Гильберт. Повсюду вокруг него рыцари и бароны рвали еду обеими руками, выдирая куриные ножки или поднося к ртам жареных птиц целиком. Вино стекало по подбородкам и камзолам, по помещению разлетались комки жеваной оленины, когда гуляки разражались смехом или кричали с полными ртами. Мясо летело на пол собакам, которые сразу начинали над ним грызться, по столам били кулаками, тосты провозглашались и тут же запивались, раздавались проклятия, звучали клятвы и ухарская похвальба.

Это было слишком для де ла Круа, которая сбежала из банкетного зала, чтобы пройтись вдоль парапета. Зрелище было ужасным само по себе, но к ее смятению, похоже, у нее появилась пылкая поклонница. В отсутствие еврейки Иоанн посчитал целесообразным даровать Ровене честь председательствовать на банкете. Недовольный Седрик присутствовал вместе с Ательстаном, и они сидели там хмурые, пока норманны отпускали презрительные замечания в адрес саксонцев. Очевидно, Седрик не хотел идти, но его дочь настояла, польщенная вниманием, которое ей уделяли те, кого ненавидел ее отец. Андре было жаль Седрика.

Что было еще хуже, Ровена была откровенна в своем неприкрытом увлечении красным рыцарем, не имея понятия, как и все остальные, о его настоящем поле. Она смотрела на де ла Круа воловьими глазами и словно падала в обморок каждый раз, когда та поворачивалась в ее сторону. Она умудрилась усадить Андре по правую руку от себя, сказав всем другим претендентам на то же место, что де ла Круа заслужил его, будучи рыцарем, который лучше всех сражался с зачинщиком в белом. Усевшись, Ровена использовала все возможности, чтобы задеть рукой ее руку, или коснуться бедром. Она прижалась коленом, и когда это не вызвало реакции, она начала тереть ногу Андре подошвой своей ноги. Потерпев неудачу, она попыталась сунуть руку между ног де ла Круа, и в этот момент Андре сбежала, сославшись на головокружение после поединка, поскольку в ее планы не входило дать Ровене возможность не обнаружить между ее ног то, что она искала.

Андре не стыдилась быть женщиной, но и не испытывала желания быть мужчиной. Ее решения выдать себя за мужчину было продиктовано чистым прагматизмом. В том обществе, в котором она пребывала, для женщины было почти невозможно существовать независимо от мужчины. Определенно было невозможно, чтобы к ней относились, как к равной, и чтобы ей были доступны равные с мужчинами возможности. Андре лишилась родителей, когда ей было всего девять. Они были земледельцами. Ее мать и отец были настольно бесталанными, что зарезали больную овцу. В процессе они вдохнули споры с шкуры зараженного животного. Та же плоть, прошедшая термическую обработку, не принесла вреда детям, но родители были обречены. Симптомы проявились через неделю. С распространением инфекции у обоих поднялась температура, а их тела охватила мучительная боль. Их железы опухли, появилась мелкая красная сыпь, давление крови упало, а в легких скопилась жидкость. Они оба начали бредить, разглагольствовали по несколько часов подряд, галлюцинировали, и, наконец, в течение следующей недели, сначала мать, а затем отец впали в кому и умерли.

Так в возрасте девяти лет Андре стала для Марселя и матерью, и отцом. Она даже попыталась вести хозяйство на их маленькой ферме, но у них ничего не получилось. Оставив позади свой простой дом и родителей, которых Андрэ похоронила в поле, они отправились бродить, никогда не зная, что приготовила им судьба, и откуда возьмется их следующая пища. Ее было немного и появлялась она нерегулярно. Сначала еду воровали. У Андре это получалось плохо, и часто ей приходилось голодать, чтобы Марсель мог поесть, но потом она научилась.

Их жизнь изменилась к лучшему, когда сирот приютил аббат, который хорошо к ним относился и научил их читать, дав им то скромное образование, которое у них было. Те требования, что он предъявлял к ее молодому телу, не казались ей завышенными. Но, когда он начал предъявлять те же требования к Марселю, Андре решила, что им пора уйти.

Почти сразу после этого она начала выдавать себя за мальчика. Это делало жизнь легче, пусть и ненамного. Они были постоянно в пути, подворовывая, чтобы держаться на плаву. Они оба научились драться, и они выжили, хотя их шансы были мизерными. Потом они встретили сэра Жиля.

Андре никогда не знала его полного имени. Да и сам Жиль, не был уверен в том, каким оно было. Странствующий рыцарь, который получил слишком много ударов по голове, Жиль был безумен без надежды на выздоровление. Он воображал, что находится в поиске, и, действительно, отправляясь в свое путешествие, откуда бы он ни пришел, он, возможно, стремился достичь определенной цели, но он больше не мог вспомнить, какой именно. Хотя он был грешником, Жиль оставался смирным человеком, у которого случались короткие периоды относительной ясности сознания, перемежающиеся с приступами умопомрачения и отказа памяти. Он был печальным рыцарем, который едва мог о себе позаботиться. Он часто забывал поесть, и его преследовали приступы острой головной боли. Несмотря на все это, он был удивительно эффективным, когда дело доходило до проявления его боевого мастерства. Складывалось впечатление, что его тело помнит то, что не в состоянии помнить мозг. Когда требовалось применить его рыцарское искусство или поговорить о нем, что-то внутри его щелкало, и на какое-то время он становился почти нормальным.

Он не распознал обман Андре, приняв их историю за чистую монету, и отнесся к ней и Марселю, как к двум оставшимся без присмотра мальчикам-сиротам. Они тронули струну сочувствия в его душе, и он сделал их своими оруженосцами и начал их наставлять. Это были трогательные, симбиотические отношения. Они заботились о нем, а он их защищал. Когда дело дошло до обучения его двух молодых оруженосцев искусству боя, Жиль стал неустанным наставником. Он перенес лихорадочную напряженность, с которой стремился вспомнить свое прошлое, в свое учение, и гонял их до седьмого пота. Марсель, будучи нежным юношей, плохо подходил для таких занятий, и он умолял свою сестру сбежать от Жиля; но даже тогда Андре понимала, что получаемые ими знания не имеют цены, и что такая возможность больше никогда не появится.