Эмили Сувада - Этот разрушительный элемент [litres]

– Но есть и плохая новость, – вступает в разговор женщина. – Вакцина уже установлена на ваши панели. Вот только это не единственный код, который загружали вам без вашего согласия. Мы с доктором Криком обнаружили, что основательница «Картакса» и его бывший лидер, известная под именем Гадюка, использовала свои данные не только для подключения к серверам «Картакса», но и для доступа к панелям практически всех живущих на земле людей. В этом ей помогал ученый Лаклан Агатта, которого мы до недавнего момента считали погибшим. Наша команда упорно работала, чтобы выявить и исправить слабые места в панелях, которыми Гадюка и Лаклан Агатта могли воспользоваться. И в ходе исследований мы обнаружили неприятную правду о вакцине и ее происхождении, которую мы хотим рассказать и вам.

Уже час четырнадцатилетняя девочка стоит посреди комнаты в бункере Канберры и смотрит трансляцию. Ее родители вместе с солдатами отправились на поверхность, чтобы сразиться с генхакерами, так что некому объяснить ей то, что она сейчас слышит. Она боится своей панели и вируса, скрывающегося внутри. А еще того, что кто-то мог изменить алгоритмы на панели без ее ведома. Она сворачивается клубочком на кровати в ожидании родителей и отправляет им сообщение с просьбой вернуться домой.

В заброшенном доме неподалеку от бункера «Хоумстейк» трансляцию смотрит светловолосый мужчина. Он голоден, а снаружи на траве еще бегают два его голодных сына. Он прожил на поверхности всего один день и почти не спал все это время, но уверенно стоит на ногах, слушая, как мужчина и женщина перечисляют все преступления Гадюки. От правды о прошлом «Картакса» его желудок сжимается, и мужчина чувствует невероятное облегчение, что ему удалось вырваться из их хватки. Не только самому, но и вытащить своих детей. Несколько минут он смотрит на кобальтовую полоску светодиодов на своей руке, а затем выходит на улицу и заключает сыновей в долгие молчаливые объятия.

Когда трансляция заканчивается, женщина с кудрявыми волосами поднимает визор шлема. Ее руки все еще сжимают винтовку, а на панели высвечивается целая серия приказов. Но они уже не кажутся такими важными. Она оглядывает поселение, на зачистку которого отправили ее команду, людей, которых они погружают в резервуары, и внезапно чувствует ужас от того, что творила во имя «Картакса». Она все же возвращается к своим обязанностям, потому что не понимает, что еще делать, а затем всю ночь в казарме смотрит в потолок. Но на следующий день она складывает вещи в рюкзак и вливается в поток людей, покидающих бункер. Она еще не придумала, куда отправиться, но уверена, что не сможет больше работать на «Картакс». Она больше не верит организации, построенной на секретах и манипуляциях. С рюкзаком за спиной она отправляется на юг, слушая по дороге книгу об основах кодирования гентеха.

Ей, как и всем на планете, так долго лгали. И она не допустит этого снова.

Я просыпаюсь перед рассветом на промокших от пота простынях и понимаю, что снова скинула шерстяное одеяло на пол. Сквозь зарешеченные окна спальни виднеется темное, усыпанное звездами небо. В горле пересохло, глаза щиплет, основание черепа пронизывает сильная, терзающая боль.

Прищурившись, я пытаюсь взять воду с ночного столика, но металлическая бутылка вылетает из моих трясущихся рук и со звоном падает на пол. Из коридора доносится скрип двери, и я со стоном падаю на подушку.

После операции прошло уже пять дней. Пять дней, когда перед глазами все расплывалось, конечности тряслись, а тело то сотрясал озноб, то пожирал жар. Пять дней судорог и таких сильных головных болей, что я сворачивалась калачиком на полу и царапала голову до крови, крича и ломая ногти. В первый день мне не удавалось вспомнить даже свое имя. Прошло еще два, прежде чем я смогла заговорить. А вчера потратила двадцать минут, чтобы вспомнить, как застегивать рубашку.

Но все это показалось незначительным, когда я осознала, что самое главное в моей жизни оказалось неизменным. Я все еще могу кодировать.

Правда, вряд ли я займусь этим в ближайшее время. Еще радует, что в запахе, исходящем от моей кожи, нет и намека на серу, а тело больше не сотрясает лихорадка. Нам удалось исправить вакцину, и все проведенные тесты показывают, что она блокирует любые мутации гидры. Теперь бункеры открыты, а мирные жители заключили перемирие с генхакерами. Правда, пока не понятно, как долго оно продлится, ведь обе стороны очень сильно пострадали за эти годы.

Но и я тоже. И все же смогла выбрать мир. Так что хочется верить, что они сделают такой же выбор.

В коридоре раздаются шаги, и в дверь кто-то проскальзывает. Босые ноги шлепают по полу, а через мгновение перед моей кроватью приседает на корточки маленькая девушка. И в ее сияющих глазах, скрытых за спутанными темными прядями, сияет улыбка.

– В этот раз тебе почти удалось, – говорит Зиана, поднимая бутылку с пола. – Еще чуть-чуть, и ты справишься.

– Заткнись, – перекатываясь на спину, стону я. – Мне ужасно хочется пить.

Зиана ухмыляется и, перескочив через меня, устраивается на подушке рядом с моей головой. Она откидывает кудри за плечо и отщелкивает носик бутылки.

– Открывай рот.

Одарив ее благодарным взглядом, я приоткрываю губы и делаю большой глоток воды. У нее легкий лимонный запах из-за коктейля из нанитов и химических веществ, которые, по словам Лаклана, помогут мне быстрее выздороветь. Он исчез до того, как я очнулась. Мне сказали, что операция продлилась почти двое суток, и за это время он не ел, не спал и практически не садился. А после этого ушел и сдался в руки тех, кто сейчас управлял остатками «Картакса». Теперь они с Агнес находятся под стражей, ожидая, пока новое правительство, сформированное из мирных жителей, организует публичные судебные процессы. Многие призывают казнить их, но не меньше и тех, кто хочет, чтобы они остались в живых и потратили остаток жизни, исправляя проблемы, которые сами же создали. Мне казалось, я тоже захочу их смерти, но это чувство так и не возникло во мне. Наш мир уже видел столько смертей, что не стоит добавлять к этому списку новые.

Сейчас ему нужны терпение и лояльность. Он должен вздохнуть полной грудью и залечить свои раны, а затем начать восстанавливаться.

И я тоже.

– Как спалось? – убирая бутылку, спрашивает Зиана.

– Отлично, – потирая глаза, отвечаю я. – Но мне все еще ничего не снится.

– Сны переоценивают. К тому же они не всегда бывают хорошими. Жаль, что у меня нет панели, чтобы заблокировать мои.

– Да, – соглашаюсь я, проводя пальцами по гладкой коже на груди, которую в детстве испещряли шрамы. – Может, ты и права.