Песах Амнуэль - Млечный Путь, 2016 № 02 (17)

— Но ведь ты не можешь не понимать, какая это чудовищная пошлость! — возмущался я.

— Ну и что с того? — легко пожимал плечами Винченто. — Человеку хочется быть изображенным именно в таком виде. Человек платит за это деньги. За это, а не за лекции по эстетике. Почему бы мне не удовлетворить его вполне безобидное тщеславие? Он получает удовольствие, я получаю мою плату. Все довольны и никто не пострадал. А ты смотришь на меня так, словно я отбираю последний кусок хлеба у сироты.

— Пострадало искусство! — горячился я и, видя, что он по-прежнему не понимает, продолжал: — Ты, если угодно, легитимируешь дурновкусие. Люди будут смотреть на твою работу и думать, что так — можно…

— Какие люди? Портрет будет висеть в частном особняке…

— А в особняке живут не люди? И довольно влиятельные, между прочим. Опять же, откуда ты можешь знать, где этот портрет будет выставлен потом… Да и вообще, ты предаешь не просто высокие принципы изящного. Ты предаешь себя, свой собственный дар. Ты сам вскоре привыкнешь и уверуешь, что это — нормально…

— А вот тут ты, между прочим, не прав. В том смысле, что это не просто некая мазня за деньги, не требующая таланта. Это, вообще-то, интересная творческая задача — изобразить подобное так, чтобы оно не выглядело карикатурой, чтобы смотрелось по-своему органично…

— Да оно в принципе не может смотреться органично! Эта чудовищная эклектика и профанация…

— Ой, ну брось. Возьмем хотя бы твоего любимого Микаэля. Разве ты не знаешь, что он писал своих мадонн с уличных девок?

— Это, положим, слухи.

— Ну да, церкви очень не хочется это признавать. Но ты не хуже меня знаешь, откуда чаще всего берутся натурщицы. И, по-моему, изобразить проститутку в образе Мадонны — это как минимум ничем не лучше, чем изобразить торговца в образе Хераклюса. И насчет эклектики — ты в самом деле считаешь, что тысячу лет назад в Фалестине носили такие плащи?

— Плащи — это не столь существенно. Покрой плаща не несет в себе никакой идеи, следовательно, не критичен. Хотя, если угодно, он даже может работать на определенную идею — приближая образ Мадонны к нашим современникам, делая его вневременным. И что касается натурщиц… до тех пор, пока они позволяют художнику выразить требуемый образ, их реальное прошлое не имеет значения. В конце концов, среди ныне живущих женщин нет безгрешных, а с другой стороны, некоторое святые получились как раз-таки из блудниц…

— Ну вот, ты сам признаешь, что главное дело в художнике, а не в модели.

— Дело в соответствии! То есть в гармонии замысла и образа, образа и модели, темы и реализации, целого и частей, а также самих частей друг в отношении друга и так далее. В данном же случае о гармонии даже говорить смешно!

— Ну почему так уж смешно? Ты видишь здесь всего лишь тщеславие и дурновкусие заказчика. Пускай изначально это и в самом деле так. Но мы же художники! Кто мешает нам подойти к теме творчески — хотя бы даже и к такой теме? Вообразим себе, что Хераклюс не был отравлен. Что он дожил до старости, располнел, облысел, утратил свою легендарную силу, еле втискивается в специально изготовленные для него доспехи, богато украшенные, но уже не пригодные для реальной битвы. Но он по-прежнему окружен славой, причем даже большей, чем во времена его истинной мощи, вокруг него вьются бесчисленные поклонницы и льстецы, и он вынужден позировать им в этих доспехах, принимая гордые позы, взваливая на плечо палицу, на самом деле давно уже полую изнутри… Вынужден, несмотря на боли в спине и ногах и одышку. Ибо с одной стороны он понимает, что является важным символом — пока легендарный герой стоит на страже страны, соотечественники могут спокойно спать и веселиться, а враги не посмеют напасть. С другой… ну да, он уже слишком привык ко всем этим славословиям, которые когда-то его, возможно, раздражали. Но самое главное — рано или поздно враги все же осмелеют и нападут. И что произойдет тогда, когда все эти восторженные прелестницы и велеречивые поэты, умеющие держать лишь лиру, но не меч — зачем им мечи, если у них есть Хераклюс? — когда все они припадут к его ногам, взывая о спасении? Пойдет ли он на бой, в полной мере сознавая собственную обреченность — и, по сути, бесполезность своей жертвы, ибо все равно уже не сможет никого защитить? Или, после стольких лет восхвалений, и сам уже уверует в свою непреходящую непобедимость? Одно лишь очевидно — отказаться он не сможет. Не сможет объявить всем этим людям, что он теперь всего лишь усталый старик, страдающий ожирением и подагрой… Ну? Разве это не тема, достойная живописца?

— Признайся — ты придумал все это, только чтобы отвести мои упреки. А на самом деле ты просто старался ублажить заказчика ради денег.

— Ну, не совсем так.

— Так, так, не отпирайся. Достаточно посмотреть на физиономию твоего Хераклюса, так и лучащуюся глупым самодовольством. Нет там никакого осознания неизбежности грядущей трагедии.

— Ну да, заказчик — человек простой и вправе получить то, что он хочет. Но мне-то никто не мешает не отождествлять модель и образ. Представлять себе, что мой герой — не торговец, а Хераклюс! — на самом деле лишь позирует восторженным поклонникам, которые не должны заметить тяжких раздумий на его лице.

— И что проку от этих твоих представлений, коль скоро они не находят отражения на холсте, и в итоге зритель получает все ту же пошлость и профанацию?

— На самом деле, если ты присмотришься к лицу героя внимательнее, ты заметишь, что там не все так безоблачно.

— Ну да. И вызвано это усталостью торговца от долгого позирования, а вовсе не всем тем, что ты только что мне наплел.

— Кто знает, — смеялся он в ответ, — возможно, самые пронзительно-печальные строки классической поэзии вызваны всего лишь расстройством пищеварения у автора. Кстати, лично у меня с пищеварением все в порядке, и я намерен наведаться к дядюшке Сильвио. Составишь мне компанию?

И мы шли в харчевню, где он обыкновенно платил за меня, что, возможно, несколько охлаждало мой обличительный пыл — но не мою убежденность в собственной правоте.

Сам я, разумеется, придерживался иного стиля. Я принципиально не льстил заказчикам и не удовлетворял глупые и безвкусные капризы. О нет, я, конечно же, понимал, что человек, заказывающий свой портрет, желает увидеть себя в наиболее привлекательном виде, а не выставить напоказ все свои родимые пятна и бородавки. Но я подбирал выгодный ракурс, антураж, освещение и т. п., позволяющие, не греша против правды, в то же время максимально прикрыть недостатки и подчеркнуть достоинства. И если кто-то хотел, например, быть изображенным в античном обличии, я объяснял ему, что при его комплекции ему наилучшим образом подойдет роль Бахуса, а не Марса.