Джеймс Ганн - Бессмертные [сборник litres]

Из стены высунулась бледная рука – так изображают Владычицу Озера, забирающую Экскалибур, – и, схватив меня за пиджак, потянула вперед. Я зажмурил глаза, ожидая столкновения, а когда открыл, понял, что нахожусь в вестибюле.

Я оглянулся. За моей спиной была лестничная площадка, откуда ступеньки заворачивали в сторону мезонина. Я снова посмотрел на Ариэль. Колени у меня дрожали, но виду я старался не подавать.

– А что было бы, если бы мы продолжили спускаться?

Отвечать на этот вопрос она почему-то не захотела.

Ариэль заслужила свой стейк. Она уплетала его – средней прожарки, покрытый румяной корочкой, – с изысканным аппетитом. Я чувствовал, как проникаюсь к ней все большей и большей симпатией. Юная, миловидная, талантливая, непосредственная…

Вспомнив про ее таланты, я поспешил вернуться к прерванному разговору.

– Не бывает же так, чтобы человек просто взял и увял.

– Незадолго до смерти отец рассказал Уриэлю, что некто отслужил по нему обедню святого Секария [30] «Чтобы отомстить своим врагам, злые люди иногда склоняют священника отслужить обедню, называемую обедней святого Секария. Только недобрый священник отважится исполнить этот отвратительный обряд, и можете быть уверены, что на Страшном суде он дорого за это заплатит. <���…> Тот, по чьей душе отслужили такую обедню, мало-помалу увядает. Никто не может сказать, что с ним; врачи и те ничего не могут понять. Им и невдомек, что его медленно губит обедня святого Секария» (из книги «Золотая ветвь» Дж. Фрэзера , пер. М. К. Рыклина). . Впрочем, к тому времени он уже с трудом соображал.

– Что еще за «обедня»?

– Черная месса. Отец также говорил, что раскаивается в своей ошибке. Им следовало сразу же поделиться Искусством с миром.

– Или сжечь все, – мрачно вставил я.

– Они думали об этом. Но тогда их открытие мог бы совершить кто-то еще, не обремененный совестью, – наподобие тех, кто просочился в ряды общества.

Я снова решил переменить тему. Гибель Просперо не давала мне покоя.

– И все же как им удалось сделать так, чтобы он увял?

– Не знаю… Отец всегда был предельно осторожен. Сжигал обрезки ногтей и выпавшие волосы. Мы, Габриэль, с такими вещами не связываемся, но есть люди…

– Я не Габриэль, – сказал я с отвращением. – Меня зовут…

– Тс-с! – Она испуганно оглянулась. – Ни в коем случае не произносите свое настоящее имя. Кто его узнает, будет иметь над вами власть. Это и погубило отца. Видимо кто-то из коллег, знавший его имя, проболтался.

– Кому?

Ариэль вновь окинула ресторан пристальным взглядом.

– Соломону. Он с самого начала соперничал с отцом и к тому же возглавлял группировку, выступавшую против того, чтобы делиться Искусством со всеми. Теперь, устранив отца, он сам сделался Волхвом и запретил когда-либо впредь поднимать этот вопрос.

– И что, все молчат? Неужели вы с Уриэлем не можете рассказать газетчикам или еще кому-нибудь?

Девушка побледнела.

– Что вы такое говорите?! Вы даже не представляете, на что Соломон способен! Только отцу было под силу выстоять против него… Заметили, как вяло выглядел сегодня Уриэль? Я боюсь, Габриэль. Если погибнет и он, я останусь совсем одна…

Все понемногу прояснялось.

– Но если у вас будет его имя, то вы сможете одолеть Соломона, и он ничего вам не сделает.

– Верно, – живо откликнулась Ариэль. – Мне нужно имя. Вы узнаете его, Габриэль? Я заплачу́. Я…

– За кого вы меня принимаете? – спросил я, нахмурившись.

Она ответила не сразу, как будто до сих пор об этом не задумывалась.

– Не знаю, – тихо сказала она. – А кто вы?

– Частный детектив. И у меня уже есть клиент.

– Не Соломон, нет? – вдруг спросила она.

Я на мгновение задумался, потом покачал головой.

– Нет, не он.

– Тогда что вам мешает помочь и мне тоже? Чего хочет этот ваш клиент?

– Того же, что и вы.

– Значит, вы мне расскажете? Ведь так, Габриэль? – Голос Ариэли звучал тревожно. – Прошу вас!

В ее голубых глазах читалась мольба. Я смотрел в них, сколько мог, но в итоге был вынужден отвести взгляд.

– Что ж, хорошо.

Она с облегчением выдохнула.

– Как зовут вашего клиента?

Я пожал плечами.

– Некто миссис Пибоди. Невысокая такая старушка. Знаете ее?

Ариэль воздела глаза к потолку.

– Да это может быть кто угодно! Вы разве не видите? Все мы здесь под вымышленными именами, а многие еще и под чужой личиной, чтобы их не узнали.

Вот как!

– То есть вы на самом деле выглядите иначе?

– Нет, я – нет, – ответила Ариэль с невинной улыбкой. – Меня все знают.

– Как же нам тогда вычислить этого Соломона? Ни имени, ни лица. Даже если предположить, что он мужчина, средних лет, американец, круг поисков составляет порядка шестидесяти миллионов человек.

И тут меня осенило. Я вскочил и прищелкнул пальцами.

– Что такое?

– Придумал!

Я спустился в вестибюль, подошел к стойке портье и небрежно облокотился на нее. Чарли поднял голову, разглядел, кто перед ним, и почтительность на его лице сменилась более привычным раздражением.

– Помнишь, ты мне показывал мужчину, который сказал тебе написать объявление? – спросил я. – В каком номере его поселили?

Чарли скривился.

– Что ты опять задумал?

– Ровным счетом ничего. Слово бойскаута!

– Хорошо. В пентхаусе.

– А кем он представился?

Чарли извлек из ящика карточку и положил передо мной. Я в предвкушении взглянул на нее… Сердце мое упало. На карточке крупными черными буквами было напечатано: «СОЛОМОН ВОЛХВ».

Ясно. Он смел и уверен в себе. Открыто смеется миру и обществу в лицо, убежденный, что все вокруг слепы. Но все ли он просчитал? Не затмила ли самоуверенность в нем осторожности? В этом ключ к его натуре – а возможно, и к поражению.

Что же он такого замышляет?

Я поблагодарил портье и вернулся к Ариэли.

– Зачем кому-то понадобилось загонять нас в ту ловушку? – спросил я.

Она поставила кофе на столик.

– Думаю, это было предупреждение.

– Для вас или для меня?

– Мне казалось, что для меня, но теперь… – задумчиво произнесла она.

– Понятно. «Сиди тихо, или тебе не поздоровится».

– Что вы собираетесь делать? – поинтересовалась Ариэль, пристально глядя на меня.

– Не люблю, когда мне угрожают, – просто ответил я.

Условившись больше не появляться на людях вместе, мы разошлись.

Всю вечернюю сессию я просидел в одиночестве. Разница была налицо. Теперь я слушал внимательнее и с бо́льшим испугом. Магия! Настоящая и, что гораздо хуже, обыденная. Нечто банальное, происходящее каждый день. Собравшиеся относились к ней, как к воде, которая течет из крана, когда поворачиваешь ручку; как к лампочке, которая загорается, когда нажимаешь на выключатель; как к голосу в телефонной трубке.