Геннадий Дмитриев - Настоящая работа для смелых мужчин

— Насколько я помню, — сказал Николай Иванович, — наш «Аэрофлот» в этот район никогда не летал.

— А я не в «Аэрофлоте» тогда летал, — ответил Василий Петрович, — в одной американской авиакомпании. Два раза пришлось мне там побывать, первый раз на Дугласе, второй раз уже на Боинге.

— Вот, это да! — воскликнул Рудольф. —Когда же Вы успели, Василий Петрович?

— А, — отмахнулся Петрович, — долго рассказывать.

— Расскажите, расскажите! — накинулись все на старика. Жан Поль налил рюмку, и незаметным движением подвинул ее к Петровичу.

— Ну, ты хитрец, Жан, — покачал головой Петрович. Он поднял рюмку, — давай, давай, и остальным наливай! От, француз, от, хитрая бестия, думаешь — я сейчас выпью, раздобрею и на рассказы потянет? Да, если я начну рассказывать, то и ночи не хватит, о моей жизни романы можно писать!

— Ну, хоть коротко, самую суть, Петрович, ну все же вас просят!

— Ладно, — ответил Василий Петрович, — расскажу, в общих чертах, а подробно, как-нибудь потом. Если, конечно, вам интересно будет. Он выпил, закусил основательно, и начал свой рассказ.

— До войны был я летчиком-испытателем, а когда началась война, попросился на фронт. Воевал неплохо, но на все имел свое мнение, и высказывал его где надо и где не надо.

Когда один летчик таранил бомбардировщик, в нашей части провели партсобрание, посвященное его подвигу. Многие выступали, что-то говорили, но я молчал. Нет, думал, не буду на рожон лезть со своим особым мнением. Но последняя фраза замполита меня просто добила, закончил он свою речь словами Горького: «Безумству храбрых поем мы песню!». Наступила тишина, а я тут и пробурчал себе под нос: «Безумству храбрых поем мы реквием». В полной тишине голос мой прозвучал как раскат грома, все замерли.

— Что, что ты там говоришь? — сказал замполит, — а ну, иди сюда, на трибуну, и всем расскажи, что ты по этому поводу думаешь!

Делать нечего, вышел я на трибуну, да и сказал, что безумство — плохой помощник в бою, воевать с умом надо. Сказал, что преклоняюсь перед мужеством героя, но ничего хорошего не могу сказать о его летном мастерстве. Выйти один на один с бомбардировщиком, с полным боекомплектом, расстрелять все в белый свет, как в копеечку, и потом пойти на таран? Разве этому мы должны учить наших летчиков? Конечно, «хейнкель» — крепкий орешек, задняя полусфера защищена хорошо, и сверху и снизу, завалить его не просто, а кто говорил вам, что будет легко? Воюем с сильным, опытным, матерым противником, тут одной храбрости мало, необходимо мастерство, точный расчет и безукоризненная техника пилотирования. А если летчик, идя в атаку, думает только о том, как бы в штопор не свалиться, о какой победе может идти речь? И если будем платить самолетом за самолет, то скоро и летать будет не на чем.

Крепко мне досталось за это выступление, заработал я выговор по партийной линии, а это уже не шутки. Да еще и особисты заинтересовались моей личностью, пригласили на беседу. «Ты, говорят, в Германии был перед войной с нашей делегацией?». «Ну, был, — говорю, — еще на „мессершмитте“ полетал, немцы не стеснялись, показывали, чем нас бить будут!» «Так, вот, — говорит, — генералов, с которыми ты в Германию ездил, расстреляли уже, как врагов народа, а тебя почему не тронули?». «Видно, не за что», — отвечаю. «Было бы кого расстреливать, а за что — всегда найдется». Так он мне ответил и отпустил, пока, особенно на слове «пока» ударение сделал.

Может быть, на этом бы все и закончилось, но подвел случай. Появился на нашем участке фронта один немецкий ас, Генрих Дитмар, тоже из испытателей, только я сам на фронт попросился, а его за неблагопристойное высказывание в адрес политики рейха на восточный фронт сослали. Правда, ничего такого он не сказал, повторил лишь слова Бисмарка, который говорил, что Россию можно победить в сражении, но нельзя победить в войне. После Сталинграда это было. Сказал в кругу близких друзей, но кто-то донес, другого расстреляли бы за сомнения в победе, но его, как одного из лучших асов рейха, просто отправили на фронт.

Я все хотел с ним в бою один на один встретиться, да как-то не приходилось. А тут раз, возвращаемся мы с задания, а правее шестерка фоккеров идет, шли мимо, в бой не ввязывались, у нас численное преимущество было, да нам было и не до них. Услышал я разговор немцев, а нужно сказать, что немецким, английским и французским владею я в совершенстве. Еще в бытность работы испытателем приходилось с технической документацией на иностранных языках разбираться, а поскольку я привык все делать основательно, то поступил в институт иностранных языков, на заочное отделение. Так вот, слушаю я, о чем немцы в эфире болтают, и вдруг слышу позывные Генриха, аса этого. Тут я не выдержал, бросил ему вызов по рации, сказал, что не может он считаться асом, пока со мной один на один не встретится. Мой позывной немцам тоже был известен. Вызов он принял, вышел из строя, стал разворачиваться, я тоже. Командир группы запретил мне принимать бой, но куда там! Сам ведь вызвал немца на поединок, как теперь отказаться?

Сошлись мы на встречных курсах, думал в лоб его взять, но от лобовой он ушел, грамотно ушел, упреждающим разворотом, меня заманивал. Но я эти штучки знаю, вправо за ним не пошел, ушел влево, и снова поймал его на встречном курсе. Немец опять не принял лобовой, перешли мы на вертикали. Крутились как черти, никак не мог я его подловить, от перегрузки в глазах темнеет, а он уходит. Потом я его потерял, исчез немец, будто растворился в воздухе. Каким-то звериным чутьем я почувствовал, что он сзади, ниже меня, нужно было решать мгновенно, думать он мне не даст. Уходить поздно, я газ убрал, и ввел машину в скольжение, быстро потерял скорость, немец не ожидал этого, и проскочил подо мной, скорость он сбросил, но поздно, повис впереди, в нескольких метрах. У меня позиции для стрельбы нет, пушки в сторону смотрят, да и близко слишком, и скоростенка маловата. Нужно было бы уйти, набрать скорость, но второй такой возможности он мне не даст. Довернул я влево, дал полный газ и засадил очередь по нему в упор, по крылу, около центроплана. Крыло у фоккера отвалилось, прямо надо мной прошло, и тут я почувствовал удар по фюзеляжу. Думал, столкнулся, слишком малая дистанция была, но нет, фоккер вниз ушел, беспорядочным падением к земле. Видимо, обломки обшивки по фюзеляжу ударили. Попробовал я рули, самолет управляется, мотор работает, значит нужно идти домой. Сделал я вираж над падающим фоккером, и увидел, что немец успел парашютом воспользоваться. При таком положении самолета выпрыгнуть из него очень не просто, хорошую тренировку нужно иметь, чтоб покинуть самолет, который бешено вращается, и тебя швыряет по всей кабине, и прижимает к бортам. Ну, да бог с ним, развернулся я и пошел домой.