Петр Ингвин - Смыжи [СИ]

Но о результатах он, к сожалению, не узнает.

Кстати, никаких Джонов в обозримом прошлом Чайкина, включая детские прозвища, не выявлено. Этот факт тоже остался загадкой.

Решение об уничтожении Зайцевского наследия висело над головой Дамокловым мечом, и все больше ответственных лиц склонялось к решительному варианту. Пора определяться и Гавриле Ивановичу. Каждая минута промедления приближала к страшным последствиям. Их, ужасных и катастрофических, может не быть, но разве кто-то гарантирует, что ничего хуже не произойдет?

Опыт говорил, что ситуация всегда меняется от плохого к худшему.

Гаврила Иванович дернулся от странного звука и хмуро усмехнулся: это пальцы машинально барабанили по подлокотникам кресла, как недавно у стотридцатилетнего Сальера. А ведь годков-то в два раза меньше.

Нервы. Несмотря на все достижения науки и усилия поумневшего организма.

Природу не обманешь.

Мысли вернулись к необъяснимым событиям, добавившимся утром к Эвересту прежних. Едва проснувшись, Андрей и Милица, каждый втайне от другого, запросили запись о том, как прошла ночь. Странное совпадение. Гаврила Иванович связался с каждым из них. Оба рассказали один и тот же сон.

Сон, похожий на явь, толкал их друг к другу.

Если сон — дело чьих-то рук, то этот кто-то играет на руку Гавриле Ивановичу. Кто? Подсознание молодых людей? Само собой. Но оно не умеет посылать видения. Еще вариант: смыжи. То есть, неведомые пришельцы или искусственные создания, устроившие всю эту чертовщину. Сразу вопрос: зачем?

Ответа нет.

Вновь вспомнились труды Чайкина, над которыми тот работал в последнее время. Мелькнула мысль, поделиться которой с кем-то по работе значило убедить в неадекватности или начавшемся маразме. И Гаврила Иванович связался с Горбовским.

— Привет.

Павлик поднял удивленный взгляд.

— Что-то случилось?

— Нет. Пока нет. Захотелось поговорить.

— Я не лучший выбор для этого, у меня рык уже удается лучше многих слов. Но спасибо, что не забываешь. — Павлик сидел в гудящей от ветра палатке, из плохо закрытого проема задувало, ткань ходила ходуном. — Что сейчас читаешь?

Надеется, что его новую книгу?

— «Братьев Карамазовых».

Горбовский поморщился:

— Это чье?

— Не знаешь Достоевского?

Он же закончил Литературный. Или теперь Федора Михайловича не изучают? Или Павлик издевается?

— Почему я обязан всех знать? — возмутился тот с показным пылом, и стало ясно, что действительно издевается. — Я писатель, а не читатель. «Братья Карамазовы». Фу. То ли дело мои «Полночь. Средневековье», «Необитаемый континент» или «Гулливер среди лилипутов».

— «Гулливер» не твой.

— Ну чего ты придираешься к словам? Пусть «Муха в комарином рое», смысл ведь тот же? А тут: «Братья Ка-ра-ма-зо-вы». Жуть. Что за название, кто такое в руки возьмет? Где посыл, или, на худой конец, красота или дерзость звучания? Брр, сказанул же: «красота на худой конец». Вот и «Братья Карамазовы» из той же серии, сплошное «брр». В общем, где в названии интрига, где завлекающий крючок? Я же не пишу «Сестер Кочумазовых», хотя мог бы. И сюжет, кстати, давно готов. Живут-бывут три сестры. Одна мечтает накормить весь мир, вторая — одеть, третья — переспать с правителем и залететь от него. Еще там будет сватья, мудрая баба, которая в силу профессии разбирается в людях, понимает, в чем общее благо и личное счастье, и всеми силами не допускает третью, ветреную девку, до царя. Ну, дальше, как положено — скандалы, интриги, расследования, показывается все, что скрыто… Не буду пересказывать целиком, но у третьей все получается. Конец. Мораль: «Историю пишут победители».

— Если выкинуть мораль, то сказку с таким сюжетом уже написал Пушкин.

— Да хоть Атомнобомбин-Пистолетов. И ты сам хоть понимаешь, что сказал? «Выкинуть мораль»! Ее и выкидывали веками, и читали после этого люди куцые истории с перевернутым смыслом про благородных разбойников, грабителей и убийц, и про заботившихся о семье мафиози, и про хороших мстителей, пачками убивавших плохих представителей закона. Если мститель хороший, а представители закона плохие, то не мститель хорош, а закон плох. Всегда и всюду дело именно в морали. Убери ее — и получится то, что было раньше. Писатели — главные бойцы на этом фронте. Прежде, чем вызвать клавиатуру, нужно решить для себя: а я — на чьей стороне, за кого воюю? Станут ли люди лучше, когда прочтут мою книгу? — Горбовский помолчал. — А твой Пушкин — сволочь. Встречу — убью.

— А как же моральный императив «Не убий»?

— Я писатель, то есть, мастер слова, я обращаюсь с ним как хочу. Это чиновники пусть за слова отвечают, а я говорю как мыслю. К тому же, если знаю, что не встречу, почему не ляпнуть что-то мощное и для мозгов обычного человека убойно-заковыристое?

— По-твоему, ты — необычный?

— Посмотри на меня.

Гаврила Иванович посмотрел. Оранжевая шерсть. Конечности с перепонками. И что?

— Сам посмотри на себя, — сказал он. — Кому ты такой нужен? Каждый человек из миллиардов выбирает своего, единственного, который по значимости превышает и заменяет ему всех остальных. Внешняя необычность — уродство, внутренняя — красота.

Горбовский насупился:

— Хватит меня обижать. Говори, зачем позвонил.

— Какое странное слово ты употребил. Откуда это, почему именно «позвонил»? Пришло из времен колоколов?

— Я пишу не только о будущем, но и о прошлом. Раньше говорили «позвонил», а нынешнее «связаться» тогда носило другой смысл, и «связь» для меня носит пошлый оттенок.

— Как думаешь, любовь материальна?

Горбовский медленно поднял глаза и долго буравил Гаврилу Ивановича взглядом.

— Посмотри на меня. Ты видишь перед собой покинувшего людей оранжевого моржемедведя, а помнишь красавца-балагура, любимца компании, перед которым были открыты все двери, а он выбрал одиночество. Вспомни, почему это произошло. Теперь ответь сам, материальна ли любовь.

— Спасибо.

— Тебе спасибо, что позвонил.

Оказывается, горы заразны, ими можно заболеть. Боря заболел. Как только он очнулся, взгляд стал искать связывавшие небо и землю цветные громадины. Раскинувшаяся холмистая гладь, покрытая непричесанным сосновым «ежиком», казалась пустой, взгляду не хватало защиты от этой пустоты хотя бы с одной из сторон. Жизнь будто бы потеряла третье измерение. А плоская жизнь — разве жизнь?

Когда все закончится, нужно заказать дом именно в горах, чтобы вокруг — воздух и звезды, свобода и птицы. Чтобы жить на небесах в прямом смысле.

Жутко хотелось встать, но не позволяли подсоединенные трубки и провода. Вспомнилась живая, не тупо следовавшая программе, а искренне любившая пациента система жизнеобеспечения, которой Вадик подсоединил Яну к организму своего немешарика. Приходить в себя в стандартных условиях — совсем другое дело и другие ощущения, не зря закрытое ложе восстановителя прозвали гробом. Наверное, по мотивам сказки, где «гроб качается хрустальный», это больше всего напоминало внутренности медкапсулы.