Андрей Ракитин - Чаячий Мост [СИ]

— Этот твой… рыцарь. — Сабина усмехнулась. — Он кто?

— Рыцарь, — ответила Алиса. — А если серьезно — мой ученик. Тебе он понравился?

Огонек прыгал и рвался, привязанный к фитилю. Окна глиняного домика сияли: там, за перекрестьями рам, текла своя жизнь. Сабина отвела глаза, качнула пальцами шар на елочной ветке. Отсветы побежали по стенам.

— Славный мальчик, — ответила Сабина с неохотой; Алиса так и не поняла, правду сказала сестра или же солгала. А впрочем, какая разница… — Сколько ему?

— Пятнадцать. — Он был на восемь лет младше ее. Сперва эта разница беспокоила Алису, она изо всех сил пыталась противостоять событиям — до тех пор, покуда они сделались неуправляемы. Тогда Алиса сдалась. Иногда она пыталась представить себе, что же будет дальше, но это было так невероятно…

— Пятнадцать… — повторила Сабина задумчиво. — А знаешь, ведь он любит тебя.

Алиса выдавила из себя смешок.

— Издеваешься?

— Вовсе нет. Я не слепая.

— Вот уж не ожидала. — Алиса зябко поежилась. Потерлась затылком о колени сестры. Солгать не получилось. — Он сам тебе сказал об этом?

Лицо Сабины сделалось отчужденным. Взлетели возмущенно золотые ресницы, растерянно дрогнул рот.

— Знаешь, — сказала она холодно и чуть удивленно. — А ты стерва.

— Я — всякая. — Алиса села. — Кровь, видишь ли, обязывает.

Она редко говорила об этом, но помнила — всегда. Кровь Ондага Несокрушимого — и много неизмеримо, и ничтожно мало, ибо кто теперь осмелится встать под ее знамена? Знамена, которых все равно что нет.

О Боже милосердный, как холодно дышит в затылок Забвенье…

Ей всегда была безразлична мысль о власти. Безразлична относительно, поскольку недостижима. В этом заключалась высшая истина и свобода: желать только того, что возможно. Так было до тех пор, покуда она была одна. Сестра была далеко и могла помочь только словом. Может быть, потому Алиса и не спешила делиться с Сабиной своими заботами. Она не знала, как объяснить сестре, которая, на самом деле, немногим от нее отличалась, что дело заключается не только в крови.

Они были не такие, как все. Они умели видеть и чувствовать то, что было недоступно остальным. Они знали путь туда, где ветер пах солью незнакомых морей и над миром светили чужие звезды. Они умели жить там, оставаясь по эту сторону стекла.

Пасынки птиц. Выродки. Н е люди. Точнее — не люди. Так говорили о них те, кто не понимал и боялся. И лишь немногие из тех, кто испугался всерьез, поняли, что единственный выход и спасение — уничтожить их.

Прежде Алису мало занимало все это. Она жила, как жилось, не особенно задумываясь над причинами происходящего. Да, собственно, ничего и не происходило. Беда была далека и почти неосязаема; домысел, не больше. И Алиса позволила себе забыть об этом.

Потом появился Хальк. И она опять стала думать о том, что таких, как они, очень мало и что если они не будут вместе, их растопчут. А Хальк оказался хорошим учеником.

Впрочем, несмотря на все тревоги, они были счастливы в эту зиму. Она и Сабина. Им некуда было торопиться, и они тратили себя и время бездумно, щедро. Алисе некогда было думать о Хальке. Тем более, что Сабина не ревновала ее к нему.

Хальк был рядом. Всегда. Она не замечала его. Хотя, если бы он вдруг не пришел, Алиса бы огорчилась.

Она жила нараспашку и не подозревала, что за спиной — пропасть. Шаткие перила мостика над заснеженным парком.

Февраль пришел неожиданно. Зеленые штандарты закатов реяли над его полками. Февраль взял город в осаду деловито и незаметно, и сугробы сделались ноздреватыми и серыми, а ветер — сырым. Беспокойное предчувствие весны пятнами солнца лежало на мокрой черепице крыш и звенело и булькало то и дело застывающей от мороза капелью. Неустойчивый, призрачный, непостоянный месяц предал Алису, а она никак не могла понять, что предательство — совершилось.

Его звали Клод. Ему было тридцать три — время побед и свершений, возраст Христа, порог, за которым — или смерть при жизни, или… Что «или» — он не задумывался. Подвигов не уготовила ему судьба, хотя печать древней крови лежала и на его лице неизгладимой тенью. И глаза его были зелены, как облака на закате. Алиса смотрела на него и думала, что умрет, если потеряет этого человека.

Они шли пустыми закатными улицами, мерзлая земля пела под сапогами. После вчерашней оттепели было скользко, Алиса судорожно вцепилась в руку Клода. Они шли и молчали. Клод не глядел на нее. Город распахивался им навстречу, Серебряная Башня светилась над крышами яростным белым огнем, и только шпиль ее сиял — как глаза северного князя.

— Я уезжаю завтра, — сказал он.

Алиса не ответила. Ей казалось, еще минута, и она упадет. Ноги не держали ее.

— Это невозможно…

— К сожалению, это так. Дела… Напишите мне.

— Ни за что, — с ожесточением проговорила Алиса. — Не терплю писем. Они лгут. Потом, при встрече, все оказывается по-другому.

— Обещаю, что не буду лгать вам. — Клод остановился, внимательно заглядывая Алисе в лицо. Она была бледна, и глаза посветлели — осколки янтаря на белом пятне лица.

— Боже мой, — прошептала Алиса. — Зачем вы издеваетесь надо мной? Неужели вы не понимаете, что я люблю вас?!

Клод молчал. Потом кивнул подбородком на идущего чуть впереди вместе с Сабиной Халька:

— Давно ли вы говорили ему то же самое?

Алиса закрыла глаза. Ресницы были мокрыми. Она не имела права плакать сейчас, это было бы бесчестно. Форс-мажор, игра без правил…

— Пощадите меня, — сказал князь. — И его, если он вам хоть сколько-нибудь дорог.

— Он — ученик.

— Алиса… — Клод вздохнул длинно и непонятно. — Вам не кажется, Алиса, что это слишком дорогая цена за знание? К тому же, простите, мне следовало бы сразу сказать вам… Ваша сестра оказала мне честь выйти за меня замуж.

Алиса стояла и смотрела на него, ничего не понимая. Потом лицо ее дрогнуло.

— Будьте вы прокляты, — прошептала она и, вырвав руку, быстро пошла вперед, оскальзываясь на неровном льду. Хальк окликнул ее, но она не остановилась.

— Ненавижу!! Ненавижу, ненавижу… — беззвучно кричала она и кусала губы.

Хальк молча смотрел ей вслед, и лицо его, на котором одна бровь сейчас была выше другой, было страшно.

Потом он засмеялся. И Сабина, сжавшись, подумала, что было бы лучше, если бы он кричал. Но он смеялся, закинув голову, перекошенным черным ртом, и не мог остановиться. Снег летел ему в волосы и не таял.

— Прочтите и распишитесь.

Прозрачный и теплый, пахнущий горечью первой листвы дождик шелестел по мостовой. Солнце просвечивало сквозь его ласковые упругие струи. Мальчишка-рассыльный улыбался, лукавый серый глаз блестел из-под мокрой челки. Он притопывал на крыльце, нетерпеливо втягивая в себя дразнящий запах весны и свободы: это письмо в его сумке было последним.