Александр Ильин - На суше и на море - 1977

— Кто нарушил покой равного богам?

— Иосиф, слуга богов!

— Что ищет слуга богов у равного богам?

— Совета и покровительства!

— Пусть ищущий войдет…

Двери бесшумно распахнулись, и царь Иосиф шагнул через порог в загадочный полумрак дворцового коридора. Его сопровождали молчаливые арсии в золоченых кольчугах, с маленькими топориками в руках. Влажные плиты пола неприятно холодили босые подошвы. Струйки дыма от горящих факелов, как змеи, ползли к сводчатому потолку.

У тронного зала Иосифа остановил привратник-чаушиар. Он коротко поклонился царю, поднес к стоявшей рядом жаровне обрубок пропитанного благовонными смолами дерева, и дерево загорелось ровным, почти бездымным пламенем.

Царь благоговейно взял горящее дерево, подержал в руках и вернул чаушиару. Таков обычай: хазары верят, что огонь очищает и освобождает от дурных мыслей, а перед лицом Кагана совесть человека должна быть прозрачной, как горный хрусталь…

— Войди и припади к источнику мудрости! — сказал наконец чаушиар.

Золотой трон Кагана стоял посередине большого круглого зала. Над троном висел балдахин из алого индийского шелка, с золотыми кистями. Лучи солнца, пробивавшиеся сквозь узкие окна, яркими пятнами расцветили ковер на полу.

Торжественная тишина, не нарушаемая присутствием людей, царила в тронном зале. Иосиф трижды поклонился пустому трону, упал ниц на ковер и не поднимал головы, пока не услышал негромкий певучий звон. Управитель дворца кендер-каган ударил колотушкой по серебряному диску, висевшему рядом с троном.

— Жаждущий совета может приблизиться!

Иосиф на коленях пополз к трону. Когда до его подножия осталось пять шагов, снова раздался серебряный звон, и царь приподнял голову. Каган сидел на троне неподвижно, как каменное изваяние. Высокая шапка Кагана, сплошь покрытая золотым шитьем, поблескивала множеством драгоценных камней. Рукава белого одеяния спускались почти до полу.

У Кагана было безбородое, бледное от постоянного затворничества, ничего не выражавшее лицо; глаза прикрыты набрякшими веками. Что-то отрешенное, неживое чудилось в лице Кагана, будто он уже не способен испытать волнения и желания, свойственные простым смертным, будто мир утратил для него всякий интерес и Каган всматривается только в себя, отыскивая в себе не постижимые ни для кого мудрости…

— О, равный богам! — начал царь Иосиф. — Пусть не покажется дерзким известие, нарушившее твой покой! От северного правителя князя Святослава приехал гонец с угрожающими словами. Святослав сказал: «Иду на вас!» Призови свою божественную силу, защити Хазарию, ибо войско Святослава сильное. Вели рабам своим взяться за оружие. Благослови их на победу!

Каган медленно склонил голову.

— Слово твое услышано и одобрено! — возгласил кендер-каган. — Божественная сила Кагана с тобой, царь Иосиф! Да постигнет врагов злая смерть и забвение потомков! Да обратятся они в пепел, сдуваемый ветром твоей славы!

Иосиф снова опустился на колени и пополз к двери. Обычай был соблюден. Каган устами своего первого слуги кендер-кагана произнес благословляющее слово. Теперь судьба Хазарии вручена царю, а Кагану остается лишь молить богов и ждать исхода войны. И придет к Кагану безмерное восхищение народа в случае победы или смерть, если Хазарии не поможет его божественная сила…

А над башней дворца смуглолицые арсии уже поднимали на шесте большой золотой круг. Блеск его можно было увидеть со всех концов города. Гулко ударили барабаны. Заревели большие медные трубы, Пробуждая спавший город. Великий Каган сзывал в войско подданных своих, невзирая на племя их, достаток и вероисповедание!

Забурлил, заволновался Итиль. Огромные толпы народа заполнили улицы и площади. Муллы и раввины, священники и языческие жрецы призывали своих единоверцев к войне с возгордившимися руссами, осмелившимися обнажить меч против священного города Кагана.

Хазары-кочевники собирались возле своих юрт на окраине города и ждали слова родовых вождей. Но вождей не было в городе, да и вообще кочевников в Итиле осталось мало, совсем мало. Они уже ушли в степи, на весенние пастбища.

Царские гонцы, безжалостно нахлестывая коней, помчались искать кочевья в бескрайней степи. Но скоро ли они приведут оттуда воинов? И захотят ли кочевые беки, известные своим вероломством, спешить на помощь царю?

Тревожно, ох как тревожно было на душе Иосифа! Наступил час расплаты и за чрезмерное властолюбие, оскорблявшее беков, и за невыносимую тяжесть налогов, на которую роптали горожане, и за разбойничьи набеги на подвластные племена.

Но только ли его, царя Иосифа, во всем этом вина? Так поступали в прошлом цари, а Хазария гордо стояла на рубеже Европы и Азии, внушая страх врагам, и люди, разъединенные жизненными судьбами и верами, тем не менее покорно собирались под золотое солнце Кагана!

Почему же так тревожно теперь? Что изменилось в Хазарии? Царь Иосиф искал и не находил ответа. А он был прост, как сама правда. Зло не может продолжаться бесконечно. Держава, несущая зло подданным и соседям, рано или поздно сама обрушивается в бездну зла. Не была ли порождена тревога царя смутным предчувствием гибели?..

Только через неделю, когда на равнине перед городскими воротами собралось для смотра хазарское войско, царь Иосиф немного успокоился.

Нет, Хазария еще достаточно сильна! Десять тысяч отборных всадников-арсиев, закованных в блестящую броню, угрожающе ощетинившихся длинными копьями, застыли крепко сбитыми рядами. Перед каждой сотней арсиев развевался на бамбуковом шесте зеленый стяг.

Грозно стояло пешее ополчение, тоже одетое в железные доспехи. Итиль — богатый город, в купеческих амбарах и караван-сараях нашлось оружие для всех способных носить его. На плечах у ополченцев лежали заостренные колья, из которых в любом месте можно было за считанные минуты составить неприступный для врагов колючий частокол.

А вокруг кипело, перемещаясь в клубах пыли, потрясая луками и короткими копьями, множество легковооруженных всадников. Кочевые беки все-таки привели свои конные отряды и, поставив их под знамя царя Иосифа, смирно стояли возле его белого шатра.

Казалось, забыты прежние обиды и все подданные Кагана, как в старые добрые времена, сплотились перед лицом грозной опасности. Такое случалось и раньше: общая опасность объединяла не только единомышленников. Но насколько прочным было объединение, проверялось в битве, и не всегда оно выдерживало проверку…

А пока измученные, почерневшие от недосыпания царские писцы едва успевали заносить в свои книги прибывавших воинов, и число их уже приближалось к заветной цифре — пятьдесят тысяч.