Александр Ильин - На суше и на море - 1977

Пес дремал. Солнце ушло за увал, тайга сразу стихла. Тут же исчезли сороки и дрозды. И в наступившей тишине услышал я возню мышей под кустом, куда Роман выбрасывал мусор. Под окном проскользнул зверек. Он появился и пропал так быстро, что я не успел разобрать, кто это — ласка или горностай. Зверек шмыгнул к мусорной куче, и там немедленно стихли мыши. В полутьме еще можно было разобрать стрелки на часах — шел одиннадцатый час.

Я допускал, что медведь выйдет на пасеку неслышно, появится вдруг, как таежная тень. Если он выйдет к ульям напротив избушки, я увижу его. Если подойдёт слева за кустами, со стороны омшаника, кусты скроют зверя, но я все равно услышу легкий удар — скребок когтей по крышке улья. Крышка стукнется о землю, зверь станет вытряхивать из улья рамки с медом, и, наконец, раздастся фырканье, ворчанье, чавканье: по-другому есть мед медведь пока не научился. Я должен услышать медведя даже тогда, когда он не станет пожирать мед здесь, а, ухватив улей передними лапами, понесет его в лес — и здесь когти зверя обязательно чиркнут по стенке улья хотя бы раз… Тогда я неслышно выйду из избушки, тихо подойду к медведю, окликну его, появлюсь внезапно перед занятым едой, сосредоточенным зверем и сразу же разряжу ружье над его головой… Если я хоть как-то успел понять этого зверя, изучив его следы, манеру подхода к пасеке, медведь должен был страшно перепугаться и надолго запомнить эту встречу.

Правда, в моем плане был один сомнительный пункт… Зверь мог напугаться только тогда, когда забудется, займётся делом, потеряет на время осторожность. В противном случае он просто поспешно уберется подальше от греха и на следующий раз будет более внимательным: ведь очень трудно как следует напугать того, кто ждет, что его напугают.

На пасеке медведь мог утратить осторожность, лишь когда доберется до меда, разворошит улей. Но за то время, пока, заслышав зверя, я успею осторожно подойти к нему, он может не только снять крышку с улья, но и вытряхнуть на землю рамки с медом, поломать их и подавить пчел. Короче говоря, успеет полностью разорить пчелиную семью.

Итак, для воспитания зверя нужно заплатить дань — пожертвовать ульем, который мне не принадлежит. Такого договора у меня с Романом не было, хотя и верил я, что напуганный нашествием медведей пчеловод согласится отдать не один улей ради благополучия всей пасеки. В конце концов я мог бы оправдаться, заявив, что медведь вышел очень тихо и я не успел его остановить. Такие случаи бывают, и охотники, убившие зверя уже после того, как разгромлен улей, особой вины за собой не чувствуют, и никто их за погибшую пчелиную семью не ругает. На подобную милость в крайнем случае надеялся и я. Только как оправдаюсь, как докажу, что медведь больше не придёт? Сумерки сгустились, и лишь свет неба, еще не встретившего настоящей ночи, говорил, что где-то там, за горами, все еще стоит хотя и поздний, но все-таки не такой черный, как тень гор, летний вечер…

Я уже говорил об особом чувстве зверя. Его можно видеть, слышать, узнать по запаху. Какое именно из этих чувств подсказало мне, что медведь недалеко, не знаю. Почти тут же на ноги вскочил мой пес, и я еле успел сжать рукой его пасть, чтобы он не рыкнул. Пес уперся передними лапами в край стола и готов был выскочить в окно. Он вздрагивал от нетерпения и весь тянулся туда, где прошлой ночью подходил к пасеке медведь. И на этот раз зверь решил выйти к ульям прямо напротив избушки. Покажется или не покажется? Выйдет или не выйдет из кустов?

С трудом удерживая собаку, я отчаянно ругал самого себя. Казалось, я все предусмотрел, а все же забыл, что раньше меня могла учуять медведя собака и спугнуть его. Пса надо было на этот раз оставить дома. Медведь не вышел. Пес успокоился. Я снова уложил его на пол. И снова вглядывался в темноту.

К утру еще до рассвета с гор сорвался ветер. Качались деревья, шумела листва. За ветром я ничего не мог слышать, поэтому, боясь, что зверь явится на пасеку именно сейчас, вывел на улицу собаку и посадил ее на цепь около избушки.

Вторая ночь прошла. Над пасекой занялись легким утренним светом облака. Ветер так же неожиданно, как и начался, стих. И сразу послышался сварливый стрекот сорок, голоса дроздов и шум горной речки.

Было семь часов утра. Хотелось курить. Я обошел пасеку — все было в порядке. Там, где ночью подходил медведь, удалось отыскать его следы — это был тот самый самец, что бродил вокруг пасеки прошлой ночью. Следов медведицы и медвежат нигде не было: либо этих зверей вчерашней ночью напугала моя собака, либо они попали на пасеку случайно по какой-то своей медвежьей дороге и больше появляться не собирались. На эти вопросы должна была ответить теперь третья, следующая ночь.

Хотелось спать. Я сидел на пороге избушки, ждал Романа, чтобы сдать ему пасеку. Вода, что вечером принес я с реки в избушку, успела согреться в помещении. Пить ее не хотелось. Я отвязал собаку, взял банку для воды и спустился к реке. До нее было метров сто. Я снял ботинки, зашел в воду, зачерпнул в пригоршню холодной утренней воды, пришедшей с гор, и только собрался сполоснуть лицо, как сзади, на пасеке, раздался хриплый рев собаки…

Я оставил ботинки, банку и бросился к избушке. Собака хрипела рядом с пасекой, за омшаником. Я схватил ружье и босиком кинулся на голос собаки через кусты. Она добралась до подъема в гору и пошла с лаем вверх.

Тропы тут не оказалось. Я с трудом продирался через заросли. прыгал босиком с камня на камень, но вскоре оставил преследование и вернулся… Рядом с омшаником валялась крышка улья, тут же были рассыпаны по траве сломанные, раздавленные медвежьими лапами рамки с медом. Часть меда была съедена. Пчёлы, наверное еще не опомнившись и не успев понять, что произошло, гудящим, беспокойным клубком копошились на сломанных рамках и на траве…

Собака вернулась не скоро. Целая и невредимая. Ткнувшись носом в мою руку, будто проверяя, цел ли я, пес не спеша отправился к реке, напился, выкупался и, вернувшись, как ни в чем не бывало улегся отдыхать у дверей избушки. Пес выполнил свой долг: он вовремя обнаружил зверя, примчался с реки на пасеку, вступил в бой, заставил медведя отступить и прогнал далеко в горы… Пес имел право спокойно отдыхать.

Я же чувствовал себя виноватым. Улей разорен, а медведь улизнул. Меня ждал отчет перед пчеловодом…

Как ни старался Роман выразить мне свое сочувствие, как ни утешал тем, что и не такое случается на пасеках, отделаться от грустных мыслей я не мог. Этот хитрец терпеливо ждал, когда я поверю, что никаких медведей рядом нет. И тогда он нагрянул к ульям, нагрянул среди бела дня и за какие-то пять минут успел разгромить пчелиную семью и разнести в пух и прах весь мой недавний авторитет.