Святослав Бэлза - На суше и на море - 1982

Вокруг четверообразно стояли клети-келейки, многие уже изрядно поосевшие и почерневшие от непогоды. Но виднелись и новые строения, светившиеся в полумраке сосновыми стенами. Повсеглядно — прирубы, клети и клетушки, амбары, дворы для скота. Угадывались тропки, в разных направлениях пересекавшие густо затравевшее подворье.

А в центре, куда сходились все пути, высилась вровень с вековыми деревьями шатровая церковь, воздвигнутая во имя живоначальной Троицы. Храм был поставлен в виде восьмерика из огромных пятисаженных сосновых бревен с прирубным алтарем. С запада — тоже прирубленная — вместительная клеть — трапезная. А вокруг паперть в виде галереи. Тут же шестерик звонницы. Врата храма были открыты, внутри мерцал тускловатый свет лампад.

— Отошла поздняя обедня, — сказал симоновский настоятель, — а и в келье игуменовой светец не вздут…

Андрей огляделся. В обители шла размеренная, неторопливая жизнь. Монахи и служки заканчивали свои каждодневные дела. Кто рубил дрова, кто возился со скотиной, кто готовил бочки под капусту. Он увидел старца-инока в клобуке, несшего, согнувшись, две дубовые бадейки на коромысле.

— Вот игумен, — шепнул Феодор.

Сергий тоже заметил вновь прибывших и слегка наклонил в знак этого голову. Андрей поразился его сходству с симоновским настоятелем. Сергий подошел к большой бочке под навесом и вылил в нее содержимое бадеек, потом неторопливо стал отвязывать от них пеньковые вервия. Феодор и Андрей подошли под благословение. Сергий осенил их крестом и повернулся, приглашая следовать за собой. В безлюдной трапезной вздул светец, вышел на малое время и все так же молчаливо принес хлебенное, глиняную чашу ушного, берестяной туесок меду. Андрей тут же взял одну из принесенных Сергием деревянных ложек, принялся за ушное. Феодор же ограничился тем, что зачерпнул квасу из бочки, стоявшей в углу, пожевал хлеба.

— Отче, — сказал он, — из Рязани Софоний прибежал…

— Ольг… — полуутвердительно, полувопросительно отозвался Сергий, но по тому, как игумен сразу насторожился и придвинулся к племяннику, было видно, что он в этом не сомневается.

— Зло ко злу начал прилагать. Софоний сказал: «Стражбу земли Русской до сердца донести не может, умыслил злокозненное». Стало ведомо Софонию: рязанцы-де не рушат соузу с Ягайлом, хоть и отпали ныне ордынцы от того соузу. Мнит вместе ударить на Дмитрия Московского, пока великий князь сил не собрал новых после побоища за Доном. Даже Михайло Тверской, соузник верный литовский, свершить то страшится…

Феодор замолчал, стал как-то невзначай прихлебывать ушное, видно, только тут почувствовал, сколь голоден.

Опустела миска, опустел и туесок. Лес, обступавший их со всех сторон, шумел уже по-ночному, глухо и тревожно. Верно, разыгрывалась непогода, подошли осенние ненастные дни. Здесь, на самом Маковце, ветер заходил сразу с нескольких сторон и раскачивал вершины сосен все сильнее. Крупные капли дождя застучали по крыше, но шквалистые порывы разорвали и унесли дождевые тучи. Пламя светильника колебалось, и оттого огромные лохматые тени бродили по стенам.

Так бы сидеть и сидеть молча, отдаваясь своим мыслям, которые бежали, бежали, уводили куда-то… И казалось, трапезная, тихо покачиваясь, плывет во тьме.

Феодор вспомнил годы иночества. Игумен Сергий сам был первым работником во всех делах: плотничал, строил кельи, ограды, рубил дрова, носил воду, косил траву, копнил сено, молол муку на жерновых, пек хлебы, готовил просфоры, делал восковые свечи, шил одежду и обувь. Того же и от других послушников ждал. Приходило много народу, принимали всех без изъятья. Но много и уходило. И все ж монастырь рос, а слава Сергия ширилась. Но и праведная жизнь не сделала б его имя столь известным и почитаемым на Руси. Как и митрополит Алексей, он подчинил все помыслы борьбе с Ордой. Освобождение Руси из-под ига стало смыслом его жизни. И влияние свое немалое на Дмитрия Ивановича употребил на то же: твердил великому князю, чтоб не уступал, а стоял против ордынских притязаний мужественно и крепко. Так же и всем князьям русским, и боярам поместным говорил. И сам первый в том пример показывал. Поездка в Нижний, усмирение князя Бориса Константиновича — малая толика тех деяний…

Феодор посмотрел на троицкого настоятеля, сидевшего задумчиво со сложенными на коленях руками.

Вот здесь, в этой трапезной, великий князь Московский Дмитрий с братом двоюродным Владимиром Андреевичем и немногими близкими князьями и боярами пред тем, как на Мамая выступить, отведали монастырского хлеба-соли. Может быть, в первый и последний раз трапезная наполнилась звоном оружия, зычными голосами воинскими.

Со всей пышностью и торжественностью отслужили потом литургию. Далеко из ворот монастырских вышел Сергий, провожая Дмитрия, напутствовал словами высокими, благословил на битву. Тогда же попросились в рать Дмитриеву иноки-богатыри Александр Пересвет да Родион Ослябя. И доблестию превзошли всех, и славою себя покрыли. Да не забудет их вовек Русская земля!

Феодор опять посмотрел на Сергия и подумал, что, верно, мысли их текут в одном направлении: оба они пытаются предугадать грядущее, ибо не отпадет напасть татарская сама собой, как короста оспенная, даже и после столь славной победы.

Симоновский настоятель поднялся с лавки поправить светильник. Встал и Сергий, начал прохаживаться по трапезной. Привыкнув за долгие годы отшельничества размышлять вслух, он и сейчас заговорил негромко, как бы сам с собой:

— Егда на корабле гребец ошибется, малый вред причинит плавающим; егда же ошибется кормчий, всему кораблю пагуба. Тако и князь, чинящий вред людям своим. Увещевать ли Ольга Рязанского? Как восприимет он глаголы о единомыслии, о единении Руси? Преложит ли свирепство свое на кротость, утишится, укротится ли? — Сергий с сомнением покачал головой. — Унять его может только сила или… или свои же, рязанцы. — Игумен троицкий посмотрел просветленно на Феодора и продолжал: — Знают везде в Залесской земле, что Мамай вспять обратился. Тако со всеми будет, кто на Русь пойдет. Пусть скажет о том епископ рязанский Еремей. Услышат его. А для князя Олега приидет день господень и суд.

— Кому ж в Рязань ехать, отче Сергие?

— Тебе, Феодор, с келарем монастырским Никоном. После заутрени. Ну а теперь помолимся, братие, за посеченных на поле Куликовом.

Они перешли в церковь Троицы, и только тогда Феодор вспомнил, что совсем забыл представить своего юного спутника.

— Отче Сергие, отрок сей Андрей именем, прозвищем Рублев, родом суждальской. Назначил ему князь Боброк ехать отсюда за подмогой в Переяславль, коль Москву осадят.

Видя, что Сергий внимательно смотрит на Андрея, который быстрым взглядом серых глаз поглядывал на висевшие в храме иконы, бессознательно подражая в том изографу Феофану-гречину, симоновский настоятель счел нужным добавить: