Святослав Бэлза - На суше и на море - 1982

Молодой кобылке Рублева надоело стоять на одном месте, она начала подкидывать задом, видно, хотелось ей в этот погожий день вволю побегать, порезвиться. Андрей потрепал ее по шее, успокаивая, и тут увидел в толпе плесковича Васильке Подмастерье, как всегда, посматривал по сторонам любопытными глазами. Андрей привстал на стременах и радостно замахал знакомцу.

А над Кремлем, над рекой, над посадом, над слободами и монастырями, над садами и рощами, лугами, огородами и полями торжественно плыл колокольный звон.

Москва встречала Дмитрия Донского.

Рассказ

Рис. В. Григорьева

Поисковые и съемочные партии в малообжитых районах используют теперь вертолеты и вездеходы, а вьючный транспорт уходит в прошлое.

Еще совсем недавно в этих партиях верой и правдой служили лошади, и порой печально очень становится, что их не будет рядом, настоящих товарищей таежных троп.

Нас было слишком мало, чтобы выделить кого-то специально для ухода за лошадьми, и поэтому каждая из них демонстрировала собственный характер, а все сообща — нрав полудиких сибирских лошадок, которые летом, в ту самую пору, когда топографическая партия арендовала их, должны по праву ходить в табуне и набирать жир для зимней деревенской работы. Нас было четверо, а дел на съемке местности много: измерения с помощью теодолита, мерной ленты и нивелира, потом вычисления; носили рейки, прорубали просеки-визирки, варили ночью кашу с тушенкой; закладывали геодезические реперы; выполняли другую работу, которую делили между собой, невзирая на чины и разницу в возрасте. Но самое тяжелое — переходы по тайге со всем экспедиционным имуществом и продуктами.

Трудности начинались с самого утра, когда дежурный, похожий на странное зеленое чудище, выползал из мокрой от росы или дождя палатки, принимал вертикальное положение и, поворачиваясь с приставленной к уху ладонью то в одну, то в другую сторону, пытался услышать звон колокольчиков в тайге сквозь комариный монотонный гул. Если к тому времени спутанные кони не были на пути к деревне, где до этого обитали, а колокольчики и ботала на шеях были слышны, то еще могло повезти: существовала некоторая вероятность, что мы поймаем и оседлаем наших приятелей, навьючим сумы со снаряжением и таким образом приспособим к делу. Но добиться этого было трудно, даже если кони мирно паслись у самого лагеря. Беда в том, что вьючные животные ни за что не хотели приступать к исполнению своих обязанностей, старались избежать этого всеми известными им способами: кусались, лягались, подставляя зады вместо голов, давали стрекача по направлению к родной деревне, и, что было хуже всего, приходилось тратить драгоценное рабочее время на то, чтобы догнать беглецов и вернуть в лагерь.

Поэтому тот, кто первым вылезал утром из палатки, должен был-применять своеобразную тактику. Оставаясь на месте, он старался не делать резких движений и начинал приветствовать друзей с колокольчиками ласковым, вполне добродушным тоном, в котором не слышалось никакой заинтересованности ко взаимному сближению: «Привет, одры! О-о-одры, это я! Здра-а-а-сьте! Ну как, не сожрал вас медведь за ночь?..»

Так приходилось поступать потому, что изучающе смотревшие из чащобы лошадки могли в любой момент, мотнув головой и всхрапнув (тем самым давая понять, что они чем-то напуганы), развернуться в сторону родного дома и поскакать по тайге через валежины, круша по пути небольшие деревца, обрывая путы. Тогда ищи-свищи их, теряй дни. Вот и приходилось, не делая больших пауз, все время кричать: «Одры-ы-ы, одры-ы-ы! Это я, ваш хозяин!.. У меня корочка есть и суха-а-арик! Черт бы вас побра-а-ал!..»

Всячески заискивая, колотя себя кулаком в грудь и потряхивая пустым мешком, человек приближался к лошадям. Они давно знали, что в мешке ничего нет, но по старой памяти надеялись на вознаграждение, их грызли сомнения. Они стояли и раздумывали: пугаться или нет. А когда к лошадям подходили поближе, они понимали, что бежать не имеет смысла, это было бы слишком бессовестно. Ведь уже ясно, что это один из хозяев; теперь все попытки увильнуть от работы ограничивались тем, что вьючные животные крутились, пряча головы и подставляя зады, и тут нашего брата подстерегали совсем другие трудности.

Вдали они были некой общей массой, и надо было учитывать общую психологию стада. При непосредственном общении требовалось знать индивидуальные особенности. Здесь главное состояло в том (это мы постигли на горьком опыте), чтобы поймать меланхолического настроения кобылу по имени Пигалица, которая прятала голову меж двух других лошадей, а те ее всячески прикрывали. Но стоило изловчиться и положить узду или хотя бы хворостину на шею Пигалице, дело было сделано, она принципиально считала себя пойманной. Остальные в конце концов тоже сдавались, но вот если первой ловили не ее, то занятие это становилось очень долгим, утомительным и даже опасным, ибо две другие лошади, Бульдозер и Мазай, долго сопротивлялись и отчаянно брыкались. Но сбежать без Пигалицы — такого они себе позволить не могли.

Пойманный Бульдозер желал, чтобы седло подносили непременно к его голове и давали обнюхать потник, иначе конь таращил глаза, вставал на дыбки, дико храпел и рвал поводья, опасно перебирая в воздухе ногами. Мазай же вскоре переставал горячиться, но ждал, когда человек потеряет бдительность и появится возможность лягнуть или укусить его, причем хватка у Мазая была прямо волчья. В конце концов он делал вид, что смирился, и действительно успокаивался, давал положить на спину седло, но только для очередной уловки: надувался, чтобы не дать затянуть подпругу, и в это время даже не дышал. Обман только и можно было разоблачить, дав пинок под брюхо, подпруга тут же ослабевала; в это мгновение надо было не зевать и мигом подтягивать пряжку на три дырочки, иначе взбрыкнет, лязгнет зубищами и снова надуется с хитрым и вызывающим видом. Но если навешаны на крючья вьючные сумы, тогда все: Мазай становился бесценной для тяжелой тропы лошадью; коренастый, крепкий на ногах конек, сколько ни нагрузишь на него — везет.

Лучше всех управлялся с ними старый Архип Петрович, он общался с каждой на каком-то непонятном диалекте, некоторые созвучия немного напоминали французский язык. «Мц-мц. Вьё-ёу! Вьё-ёу!» — говорил он. Лошадь внимательно слушала его, но ничего не предпринимала. Тогда Архип Петрович вносил разъяснения посредством каблуков, что было, очевидно, понятнее, поскольку лошадь брала с места галопом, подбрасывала вьюки и Архипа Петровича.