Рафаэль Лафферти - Лучшее [Сборник фантастических рассказов]

Я захлопнул книгу с ощущением, что прочитал самую печальную историю в мире. Мне казалось, что мною манипулируют: в конце я едва не расплакался, хотя манера повествования не допускала такой реакции. И я не поверил слезам. Рассказ заставил меня разочароваться в человечестве. Я мог восхищаться этой историей, но не сумел полюбить ее и не хотел возвращаться к ней снова.

Став старше, я вернулся к рассказу и полюбил его всей душой. Полюбил за необычную структуру: три небольшие сказки, понимание которых приходит лишь в самом конце: полюбил за сотворение мира, который так и остался не очерченным полностью; полюбил за отношения между шелни и скоки, лягушками и деревьями. И за Холли Харкель, человеческую де-вушку, которой хватило духу быть гоблином — для того, чтобы разговаривать с гоблинами в норе под корнями дерева, а потом прокатиться, как и они, в консервной банке.

Этот рассказ никто, кроме Лафферти, не мог ни написать, ни даже просто вообразить. Никто не сумел бы так сдержанно и без лишних слов рассказать о боли геноцида. Я думаю: «Нет, мы не такие плохие. Мы лучше. Наверняка мы должны быть лучше, правда?» И еще я думаю: «Как же ему удалось написать такую историю? Так легко написать эту невыносимо тяжелую историю?»

Но ему удалось. Я не знаю как.

Можете плакать. Это нормально.

Я пишу об одном очень неприятном деле. Это не протест, протестовать бесполезно. Холли больше нет, а через день-два не останется и шелни, если кто-то из них вообще жив. Просто я хочу рассказать, как все произошло.

Меня зовут Винсент Ванхузер. Мне и моей коллеге Холли Харкель разрешили записать голоса шелни и даже выделили на это деньги: за нас ходатайствовал наш координатор, старик Джон Холмберг. Это было неожиданно, потому что для меня и моих коллег Холмберг — враг номер один.

— Мы уже истратили кучу денег, чтобы записать нюансы хрюканья свиней и шорохи дождевых червей, — сказал мне Холмберг. — Записали, как пищат сотни грызунов в беличьем колесе. У нас огромные фонотеки разнообразного чириканья, кудахтанья и гоготанья птиц и псевдоптиц. Почему не пополнить каталог и голосами шелни? Лично я не верю, что их стук по корням или гудение в кувшинообразные тыквы имеет хоть какое-то отношение к музыке. Что их песни, которые они якобы поют, содержат осмысленные слова — их там не больше, чем в скрипе несмазанных петель. Кстати, скрипы дверей, более тридцати тысяч дверей, мы тоже записали. И кое-что похлеще. Так что давайте увековечим еще и шелни, чтобы ваше навязчивое желание исполнилось. Но торопитесь, их осталось не так уж много. Да, и хочу добавить с искренним сочувствием: любой человек с внешностью мисс Харкель заслуживает исполнения самых сокровенных своих желаний. Хотя бы из простой справедливости. Что касается расходов на экспедицию, их оплатит компания-производитель завтраков «Поющая свинка». Время от времени владельцев крупных компаний мучают угрызения совести, и, чтобы заглушить ее голос, они делают взнос в тот или иной фонд. Суммы, как правило, незначительные, соответствующие глубине их страданий. Но, если разумно распорядиться средствами, на вашу экспедицию хватит.

Таким образом вопрос с финансированием был решен, и мы с Холли отправились в путешествие.

Надо сказать, Холли уже давно заработала себе дурную славу, когда заявила, будто понимает язык животных. А когда она объявила, что сумеет понять и шелни, негодованию коллег не было предела. И это не поддавалось никакой логике. Ведь не пострадала же репутация капитана Шарбоне, утверждавшего, что он понимает разговоры земных обезьян, хотя это была явная ложь. Не пострадало и реноме Мей-ровича, когда тот сообщил, что видит эзотерический смысл в узорах, образуемых пометом полевок. А вот заявления гоблинолицей Холли — и не только о том, что она быстро разберется в языке шелни, но и о том, что шелни не падальщики, а чистокровные гоблины, исполняющие настоящую гоблинскую музыку и настоящие гоблинские песни, — эти ее заявления воспринимались в штыки.

Казалось, сердце и душа Холли слишком велики для ее карликового тела, а мозг — для ее курьезно маленькой головы. Думаю, именно поэтому всю ее покрывали бугры. Она состояла целиком из любви, заботы и смеха, которые так и выпирали из ее конусообразной фигуры. Ее уродство выглядело необычно, и, подозреваю, ей нравилось демонстрировать его миру. Она любила змей, жаб, обезьян и прочие не возвышенные виды. Изучая их, она становилась похожа на них. Превращалась в змею, когда мы наблюдали за змеями, или в жабу, когда те были объектом наших исследований. Живых существ она изучала не только снаружи, но и изнутри. И в этом тоже добивалась редкостного сходства.

Шелни она полюбила с первого взгляда. И сама стала как шелни, причем не особо ей пришлось меняться для этого. Она двигалась, как шелни. Перебегала с места на место, как шелни. Лазила на деревья, как шелни. Спускалась по стволу — по-беличьи, головой вперед, — как шелни. Мне и раньше она казалась не совсем человеком. А сейчас она жадно впитывала все, что касалось шелни, торопясь сделать как можно больше, пока они не исчезли.

Что касается самих шелни, то некоторые ученые отнесли их к гуманоидам — правда, после этого вынужденно ушли в глухую оборону. Если шелни и были гуманоидами, то, несомненно, самыми мелкими и странными из них. Но мы, собиратели фольклора, интуитивно чувствовали: на самом деле они чистой воды гоблины, и словосочетание «чистая вода», на мой взгляд, очень им подходит. Самые крупные из них ростом не дотягивали до метра, а самые старые — до семи лет. Пожалуй, во Вселенной не найдешь существ уродливее них, но их уродство не отталкивало. В них не было ни капли зла.

Ученые, проводившие с ними опыты, констатировали отсутствие у них разума. Шелни дружелюбны и открыты. Слишком дружелюбны и открыты, на свою голову. Их доверчивость не имела границ. Но человеческого в них было не больше, чем в эльфе или великане-людоеде. И гораздо меньше, чем в обезьяне.

— А вот и их логово, — объявила Холли, разгадав его местоположение в первый же день (это было позавчера). -Прямо под этим деревом. Туда ведет проход между корнями. Защищая докторскую диссертацию по первобытной музыке, я и представить не могла, что когда-то сама навещу малюток под деревом. По крайней мере, не сильно на это надеялась. Жаль, они очень многому нас не научили. И даже был период, когда я вообще перестала верить в гоблинов.

Последнее утверждение показалось мне неубедительным.

Внезапно Холли нырнула в нору головой вперед, как суслик или земляная белка. Или как шелни. Я последовал за ней — осторожно опустил тело в отверстие, но не головой вперед. Лично я предпочитаю изучать шелни снаружи. Я не могу мысленно влезть в зеленую кожу гоблинов, не умею квакать, как они, распевать на лягушачьем языке, не чувствую того, что заставляет их глаза вылезать из орбит. Я не могу даже определить, где их норы.