Ник Харкуэй - Гномон

Какими слезами плачет мое тело там, в свете дня? Какая сложность подходит моему положению; какое диковинное, невероятное сочетание узоров снежинки может его описать?

Если бы я могла положить свои слезы под микроскоп здесь и сейчас, в своем убежище, что бы я увидела? Свой мир — разбитым на куски, свой дом — битком набитым полицией или горящего человека в комнате, полной призраков? Мобильник, который висел у меня над кроваткой в детстве? Что я хочу увидеть?

Наверное, нет подходящей категории для женщины в моем положении, нет подходящих слов в лексиконе, чтобы передать и описать мои эмоции. Может, мои слезы уникальны, скрытая в них информация — новая и плотная. Их нужно собрать и сохранить, по крайней мере отдать на анализ. Вероятно, в них можно прочесть, кто я такая, где я, и в этих данных — обнаружить нечто странное.

Скажи тихо, даже здесь. Запиши не все буквы, чтобы носитель имени тебя не услышал — не Гномон, а Гн-м-н.

Он должен значить что-то другое, я уверена, но воспоминание об этом осталось на поверхности, в каком-то дальнем углу, куда они, надеюсь, еще не забрались. Может, ответ плавает в воде среди горелых обломков моего пения. Может, он в пиратском сундуке на пустынном острове, а где-то есть карта в кожаном футляре, и на ней показано, как туда добраться, обойти монстров и ловушки.

Он должен значить что-то важное, поэтому он есть в каждой истории. Само слово предполагает нечто, перпендикулярное всему остальному, выделяющееся. Это та часть солнечных часов, которая отбрасывает тень — придает смысл циферблату. Нечто, что можно добавить к чему-то другому, чтобы получить сущность, подобную изначальной. Это намек? Может, Гн-м-н — последнее убежище и спасение моего «я»? Тропинка в обход мозговой травмы к тому, что я знаю как фундаментальную суть самой себя?

Мы часто говорили об этом с Робертом. Я могу это сказать здесь, не опасаясь, что меня подслушают. Мы говорили о такой штуке — перезагрузочной коробке.

Она рождается из пластичности человеческого представления о смерти. Когда-то мы полагали, что смерть — то, что происходит, когда у тебя останавливается сердце, а мозг перестает подавать сигналы. Теперь мы знаем, что человека можно вернуть из этого состояния. Даже используем его в сочетании с охлаждением для эксплантаций — это хирургические операции, когда целый орган удаляют из тела, лечат от болезни так, как невозможно было бы лечить, оставайся он внутри, а потом возвращают на место и пришивают. Без технологии хирургического стаза просто не хватило бы времени: пациент истек бы кровью. При наличии современной стазис-камеры можно выиграть почти полдня. За это время удается сотворить невозможное, починить человека, который фактически мертв, а затем вернуть его к жизни. Так можно даже бороться с отказом многих органов в результате отравления — одному оппозиционеру из Казахстана перелили всю кровь и промыли весь организм семь раз, а потом подсадили клонированные клетки на органы и продержали его месяц в искусственной коме, но он выжил. Теперь играет в теннис.

Почему я все это помню, но не могу понять, чего хотела добиться? Это какая-то шутка? Розыгрыш?

Но что, если ты все равно пострадаешь? Если врачи не доберутся до тебя вовремя; если не хватит даже наших возможностей идеального ремонта; если твой мозг просто размажут, а информация в нем пропадет, как бы его потом ни чинили. Ты никогда снова не станешь тем же человеком. Все мы меняемся день за днем, и такое происшествие тебя изменит, это нормально. Но ты ведь захочешь целостности, неразрывности, и, конечно, в интересах человека, которым ты станешь, протянуть руку и достичь некоторой целостности с человеком, которым ты был. Такое серийное я.

И вот поэтому — перезагрузочная коробка. Приличного размера контейнер, в который ты складываешь свои любимые книги и любимую музыку; вещи, которые были для тебя важны в детстве и зрелости; свой дневник, свои признания и желания; свою самую старую футболку и любимое украшение. Все, что символизирует твое теперешнее «я», говорит так, как никогда не смогут выразить слова, кто ты. В идеале в перезагрузочную коробку надо положить и места, но они, разумеется, не влезут, так что положи туда список, а еще — список запахов, часов, любимых блюд и всего остального — важного, значимого, личного и родного.

У нас был план. Или у меня. Или мне приснилось, что был план. «Ребус» — это побег, аварийный выход. Б о льшая часть меня осталась позади.

Но у меня должен был быть план, раз я подготовила эту подводную лодку. Если только я ее не придумала спонтанно, а теперь просто обманываю себя. Когда человек тонет, у него может случиться так называемый ларингоспазм. Горло смыкается самовольно, чтобы не вдохнуть воду. Если спазм не пройдет, можно умереть от удушья даже после того, как тебя вытащат из моря. Может, это со мной и происходит: вся эта ситуация — мозговой аналог ларингоспазма, оправданного задним числом с помощью ложных воспоминаний.

Или, может, этот шепот — результат давления Смита на внешние слои моей обороны? Нет смысла пытаться понять. Здесь все рассуждения замыкаются сами на себя в бесконечной рекурсии. Что я чувствую?

Но чувства — это довербальное выражение сохраненной личности, а я не полна. Я здесь, в темноте, и едва понимаю, кто я такая и как собираюсь выживать, а если мне нужно больше, придется всплывать.

Верю. Я верю, что у меня был план. Только представить себе не могу, какой. Ну, серьезно: какой тут для меня позитивный исход? В долгосрочной перспективе я не могу победить. Рано или поздно они так измолотят мой мозг, что я умру, на самом деле или по сути, либо вырвут у меня то, что хотят. В таком случае можно предположить, что во мне есть обман. Среди множества правдивых фактов, которые они добудут на этом допросе, скрывается одна ложь, которая им повредит. Они будут действовать, исходя из нее, и каким-то образом это их погубит. Я, наверное, верила, что оно того стоит.

Интересно, что это?

Может, если я это выясню, смогу и подтолкнуть их к ней, а когда они проглотят наживку, расслабиться и позволить им получить остаток меня так, чтобы не умереть самой. Может, потом я даже смогу стать для них счастливой дурой, жить предписанной жизнью и больше не тревожиться из-за всего этого бреда. Стану героем, да еще и счастливой в придачу. Мне даже необязательно знать, что я герой. Только грустно, если мой секрет обрушит эту каталажку, и я буду ужасно несчастлива, даже не пойму, что этого и хотела с самого начала.

Господи, вся эта история — полное дерьмо. Что на меня нашло?

Кстати, это неприятный вопрос, учитывая обстоятельства.