Ник Харкуэй - Гномон

— Проект «Гномон», — вклинился Колсон.

— Он всему хочет присвоить тайное наименование, — закатила глаза Энни. — На случай, если кто-то похитит наши планы и — даже не знаю — украдет название, а остальное бросит? Пиратский ребрендинг?

— Систему безопасности нужно выстраивать с первой минуты, — без тени смущения парировал Колсон. — Когда поймешь, что этим следовало заняться, будет уже поздно. Плюс: мне нравится это название, оно ни на что не похоже и обращает на себя внимание.

— «При свидетеле», — твердо сказала Энни. — Наш проект называется «При свидетеле». У него огромная поддержка. Инвесторы в восторге. Движок будет потрясающий. Но у меня есть проблема, — добавила она и бросила на меня взгляд. — Игра должна выглядеть совершенно непохожей ни на одну прежнюю. Нечто, чего еще никто никогда не видел. Мне нужен настоящий талант, который бы взялся за дизайн. Человек с неожиданным взглядом, которому я могу доверять, и при этом настоящий художник. В идеале — художник с именем, чтобы стоило объявить о нем, и сразу начались обсуждения, пересуды. Это облегчит мне работу.

Боже, подумал я, вот это задача. Нужно быть идиотом, чтобы за такое взяться, и гением, чтобы справиться. Но какой вызов. Какое веселье!

Ей нужна рекомендация. И я стал перебирать в голове людей, которые смогли бы сделать нечто подобное. Тут нужно думать об архитектуре и обществе, истории и ее кровавых тупиках. В идеале — человек, который своими глазами видел такую историю, а не только читал о ней. Плевое дело — склепать типичный фашистский манеж для этой игры, и выглядеть будет неплохо, но быстро протухнет. Не передаст и малой толики того, о чем Энни говорила. Игра должна быть органичной, чтобы каждый ее визуальный аспект отбрасывал глубокую тень главной темы; изображение должно течь, меняться в такт с тем, что происходит в сюжете, согласно теме и тональности. Нужно все себе представить в любое время дня, при любой погоде, и в каждом образе — нездешнее ощущение: жесткие, нечеловеческие грани и неуместные пропорции; бескомпромиссная антиархитектура. В центре города стоит одно здание, в котором есть то, что мне нужно: белая бетонная громадина, острые углы и плоские площадки, с которых во время дождя ветер иногда сдувал потоки воды на пешеходов внизу. Внезапный холодный душ, если тебе не повезло оказаться в этом месте в неудачное время. Владельцам пришлось выбить разрешение и установить пластиковый навес по всей длине строения, так что теперь весь тротуар под зданием оказался в полутьме в любое время года, а летом там царила удушающая жара. Да. Вот так, и больше, намного больше. Чтобы родилась душа.

Тяжелая, неподъемная работа: у какого художника есть столько времени, кто согласится отложить в сторону все, что он сейчас делает? Тот, кто бросил работу, по определению нам не подходит, но тот, кто работает, наверняка не захочет браться. Тут нужен художник старый, талантливый, почти отошедший от дел. Кто-то вроде меня, но…

Она улыбалась.

Никакого «но». Вот что она хочет мне впарить. Не «кто-то вроде меня», а я.

— Я же ничего не знаю о компьютерах.

— Тебе и не нужно. Ты творишь. Мы строим. Но ты сам будешь выбирать образцы! Я торжественно клянусь, — сказала она, подняв правую руку, — что к концу этой работы ты в совершенстве овладеешь магией электронной почты, Google-поиска и YouTube. Заговоришь на языке Adobe. А остальное потом, шаг за шагом. Страх уходит, потому что ты делаешь дело. Делать и значит учиться. И папа будет в восторге.

— А насколько велик этот твой мир?

— Среда? Примерно размером с Лондон в разрешении примерно таком же, как видит человеческий глаз.

Целый город. Просто невозможно.

— Это же займет… десятилетия.

Она не сможет мне нанять тысячу помощников. Даже со всеми своими чудесными инвесторами. Но Энни уже качала головой:

— У нас есть специальный аддуктивно-итеративный алгоритм. В теории он может взять эстетику с одного-единственного рисунка и сгенерировать целый город. Хотя я хотела бы больше одного. Просто… слушай, давай я покажу.

Она вытащила из-под стола маленький переносной компьютер и открыла крышку. Я сразу увидел дверь.

— Пройди в нее, — приказала Энни.

— Как?

— Прикоснись к ней.

Я так и сделал. Дверь открылась, и я увидел комнату. Она провела пальцем по экрану, и картинка сдвинулась, будто я повернул голову.

— Геймплей будет работать иначе. Это для нашего удобства. Давай осмотрись.

Я поводил пальцем из стороны в сторону. Другие двери, за ними — другие комнаты, все в уродливых современных бежевых тонах, которые агенты по недвижимости почему-то считают «нейтральными», но для меня в них напрочь отсутствует человеческое чувство и присутствует рекламный фотограф. Столы, стулья, разбросанные личные вещи. Виды из окон. Всё одинаковое. Я посмотрел на Энни.

— Движок фрактальный, — сказала она. — Чем дальше идешь, тем больше он создаст. В начале была ровно одна комната. Теперь их десять. Но выглядит скучно, потому что алгоритму не с чем работать.

— И он может… угадать… мой замысел по одному наброску?

— Нет. На самом деле не может. Он просто слушается. Это сложный, но в конечном итоге совершенно бесплодный алгоритм. Если согласишься, тебе нужно будет написать небольшой набор картин, а потом немного походить по тому, что он из них напродуцирует. Выбрать хороший результат и отсеять то, что не согласуется с твоим видением. А он будет все больше подстраиваться под тебя.

Я задумался: неужели, если я проведу с этой машиной достаточно много времени, она сумеет дистиллировать, вывести из меня саму сущность моей работы так, как я никогда не умел сам? И если сумеет, что это? Идеальный инструмент художника или возмутительное вторжение технологии в мою человеческую душу? Что я почувствую, если все сработает, и машинная версия моей работы окажется лучше моей собственной?

— Почему ты думаешь, что я с этим справлюсь?

— Я видела твои картины прошлых лет, и знаю, кто ты теперь. Ты — мой дедушка, но ты к тому же Берихун Бекеле. Ты написал «Землю в огне». Ты написал «Льва в космосе». — Она осеклась, вдруг встревожилась. — Ты сможешь? Ты еще можешь рисовать? Ты не выгорел?

Очень личный вопрос от коллеги-профессионала. Очень наглый — от внучки. Хороший вопрос.

— Нет, — ответил я. — Только выцвел.

Колсон предложил отвезти меня домой на самоуправляемой машине, но в конце концов я вызвал такси, потому что мне нужно было собраться с мыслями и остыть. В игре по семейному примирению Энни ловко ответила на мою ставку и удвоила ее — манипуляция в моем стиле, но и в стиле Майкла. Я не хотел ограничиваться помощью дедушки или извинениями отца, так что нужно было по меньшей мере все обдумать, даже если первым моим порывом стало бежать сломя голову от странного и неподъемного предприятия. По дороге, правда, думать не было никакой возможности, поскольку дорога выдалась тряская и нервная. Все водители вокруг то ли напились, то ли свихнулись, да и рывки моего такси лишь на волос казались более адекватными. Не доехав до дому, я вышел в Ислингтоне. Купив в художественной лавке альбом и карандаши, вошел в небольшое кафе с полуэтажной галереей вдоль всего зала и люстрой из муранского стекла.