Ник Харкуэй - Гномон

Да, где-то там, при свете дня, они считывают верхние слои моих мыслей, роются в грязном белье моего сознания в поисках самых постыдных секретов. Понятия не имею, что они рассчитывают найти. Может, какой запоздалый, но знойный роман с роковым террористом? Ну, удачи им в этом деле.

Никому не по силам победить машину, в конце концов она всегда одерживает верх. Многие пытались, и все потерпели поражение — психологи, психометристы, психопаты; телепаты и гипнотизеры, иллюзионисты, шпионы и разведчики, даже шизофреники и параноики. Только одна женщина была близка к успеху — сумасшедшая. Так написано в документах: сознание, обращенное внутрь себя, прыгает мячиком в черепной коробке и отскакивает от стенок. Слишком много информации, слишком бурный поток сигналов между полушариями. Предписано радикальное вмешательство — и в конце концов она оказалась настежь открыта машине, будто та нарезала ее личность на страницы, пришила их к хребту и начала перелистывать. Потом ее вернули в широкий мир — уже с правильно работающим мозгом, и ей пришлось начать новую жизнь, потому что она стала другим человеком. Ни одно из ее прежних знакомств, ни одна привязанность не пережили насильственное излечение. Да и как? Теперь, когда эта женщина стала нормальной, все они потеряли смысл. Она стала странной, другой. Бедную бледную Анну выпотрошили. Мне она нравилась. Из всего, что было, этого я хотела бы избежать.

Нет, если ты оказалась в этой комнате, уже нет стен настолько высоких, чтобы сдержать машину. Если потребуется, она тебя подменит, займется регулированием, позаботится, чтобы твое сердце билось, а легкие наполнялись воздухом. Машина тебя убьет, но сохранит жизнь, пока будет чинить. Так все устроено.

Если только…

Но нет никаких «если». Машину невозможно одолеть изнутри.

Но предположим — чисто теоретически, — что я смогу. Вдруг я подобрала неожиданный список навыков и выстроила на ходу путаный план, которого никто не мог предвидеть, потому что нужно дойти до крайнего отчаяния, чтобы его придумать, и сойти с ума, чтобы поверить в реальность его исполнения?

Абсурдная мысль. Свидетель — не комиксовый робот-злодей с большой красной кнопкой на постаменте и надписью «НЕ НАЖИМАТЬ». Это сеть, окруженная многослойнейшей защитой, миллионы и миллионы строк программного кода, экосистема допросов и внешнего наблюдения, почти идеально приспособленная впитывать то, что нужно, и отбрасывать ненужное. Нельзя от него защититься, как нельзя взмахом руки отогнать армию или нейтронную бомбу.

Но что, если я смогла?

Тогда я сумасшедшая либо идиотка. Возможно, закончив со мной, они смилостивятся и слегка подправят мою самооценку, чтобы в будущем я выбирала себе в противники драконов подходящего размера. Таких, которых мне по силам победить. Но никому не по силам одолеть машину. Так говорят.

Правда, имеют в виду, что до сих пор это просто никому не удавалось.

Ну как дела с брадобреем? Нет ответа? Тогда можно подумать о более практичных вещах: похоже, раз они меня не слышат, а я в сознании, жива и могу, по крайней мере, частично слышать их, я сейчас думаю в какой-то скрытой нейронной сети, вроде ментального тайника, построенного на другой структуре связей мозга. Мозг — сложная штука. Если порезать его в одном направлении, получится одно воспоминание, в другом — нечто совсем другое, закодированное теми же клетками. Только не надо его резать, конечно. Вообще не надо. Это плохая идея.

Даже если на время забыть неврологическую этику, сама способность быть более чем в одной структуре одновременно позволяет мне спрятаться на просторах мозга, расположить их так, чтобы они были повернуты к остальным моим частям под другими углами. По сути, я стеганографически скрыта в собственных мыслях. Я разорвалась на части, чтобы остаться целой. Если они хотят узнать то, что знаю я, сначала им придется собрать меня заново.

(Стеганография — это способ скрывать значимую информацию в другом массиве данных, который называется текстом прикрытия. Первыми стеганографическими посланиями были войсковые приказы, написанные на каменных таблицах, которые затем покрывались воском с другим набором приказов. Чтобы прочесть настоящее послание, нужно было поместить таблицу в кипящую воду и удалить воск. Стеганография — не криптография, а прикрытие, камуфляж. Криптографы морщат нос, потому что стоит начать поиски стеганографически спрятанной информации, тут ее сразу и найдешь.

Так что мне нужно сидеть тихо. Не хочу, чтобы меня нашли, рано.)

Но погодите-ка. Давайте я вас по-честному спрошу: этот последний пассаж звучит похоже на меня? Похоже на женщину, которая живет в доме без машин и учит местных детишек составлять бумажные каталоги, чтобы обмануть власти? Похоже на библиотекаршу, которая затеяла личную революцию? Если принять за основу, что я сама о себе думаю — теперешняя, этот фрагмент, — большую часть времени я рассказываю истории пятилетним детям. Я не пишу манифестов, просто раздражительная. И уж точно не загадываю логические загадки, не толкую об эскейпологах и способах сокрытия данных.

Или это нормально? Вполне можно вообразить, что изобретение тайной личности — механизм психологической защиты, к которому мы обращаемся из-за беспомощности перед допросом, призванным выявить несуществующую истину. Так что, вероятно, я и есть обычная женщина в коме, которой снится, будто она необычная женщина, вступившая в борьбу с Мужчиной. Обычная я, обычная…

Ой. Я забыла свое имя.

Это не столь трагично, как звучит. Я не чувствую бездонного провала в сознании. Мне не больно. Все нужные слова вертятся на кончике языка. Имя есть, просто сейчас я не могу его вспомнить. Так бывает, когда придумываешь отличную мысль, хочешь ею поделиться, но кто-то другой говорит, а когда заканчивает свою речь, ты уже не можешь ее вспомнить, но чувствуешь след, и стоит пойти по нему — заново поймаешь мысль. Этого и следует ожидать, если ты остаешься в сознании, пока кто-то другой потрошит твой мозг.

Интересно, я помнила свое имя, когда они начали? Уверена, что помнила, если это не было ложное имя, под которым я скрывалась, будучи опасной и глубоко законспирированной шпионкой. Куда вероятнее, что они облажались и сделали дырку в той части моей головы, которая знала, кто я. Или нарочно так поступили: отделили это знание от моего, чтобы ускорить процесс самораскрытия. Если я могу сознательно его контролировать, это даже разумно. С другой стороны, если я и вправду не могу вспомнить, кто я, они эффективно спрятали от себя то, что хотят узнать, и, если я не помню, как это сделать или остановиться, они не смогут заставить меня раскрыться. Надежнее было бы по очереди обрушивать мои нарративы один на другой, чтобы вызвать когерентное сознание. Такой подход кажется необоснованно примитивным. Ребенок и тот справился бы лучше.