Ник Харкуэй - Гномон

Я поднялся с дивана и снял с лацкана радиомикрофон, хотя отлично знал, что у программы осталось полных четыре минуты эфира. Что ж, им и без меня будет о чем поговорить, а моя невежливость лишь сделает ярче заголовки. Я хотел сразу сойти с помоста, но почему-то задержался и услышал перешептывание в студии, а потом тихие, разрозненные хлопки. Я долго не мог понять почему. Видел, что камера работает: ее маленький красный глазок сверлил меня взглядом. А потом понял, что между мгновением, когда я встал, и тем, когда ушел, я каким-то образом поднял руку со сжатым кулаком и опустил голову, как Томми Смит и Джон Карлос в 1968-м.

Время вокруг будто разбилось на кусочки. Я вижу тот миг, четверть века назад, когда Майкл показал мне первое УЗИ.

— Смотри, это голова, — объяснял он мне. — Вот ножки, а вот большой пальчик. Она пальчик сосет. — Он поднял на меня глаза. — Пальчик сосет.

Я его обнял, и на секунду мне показалось, что он едва ли больше своей еще не рожденной дочери. Ему едва ли сравнялось больше двух или трех лет. Я чувствовал запах его волос, мог его поднять на руки, и он смеялся чистым смехом ребенка, который еще ничего не знает о смерти.

Сейчас я обхватил одной рукой Колсона. Чувствую ладонь Энни под своей, мы цепляемся друг за друга, чтобы его поднять. У меня уже болят плечи. Когда я был моложе — лет сорок назад, — я бы их обоих мог понести на плечах.

Я нужен Энни. Крошке на УЗИ. И через нее — Майклу. А через Майкла — Элени. Я не мог спасти Элени, но здесь могу — смогу — погасить этот долг. Мы все здесь, в горящем доме. Все пятеро вместе, и мы — одно. Как на моих картинах.

Я нас всех разворачиваю, иду в удушливых клубах дыма. Шаг за шагом. Воздух спертый и горячий. Можно умереть от ожога легких до того, как до тебя доберется пламя. Нужно идти.

В центре дома у меня есть комната, в которую им не пробиться. Небольшая, но нам хватит места, если мы туда дойдем. В убежище свой воздух. На троих хватит, но часов на десять, не больше. Этого довольно. О других проблемах подумаешь внутри.

Шаг за шагом, хоть дым густой, Колсон тяжелый, а Энни спотыкается. Она не плачет. Только не моя внучка. Ругается так, что молоко бы скисло. Хорошо.

Я нажимаю на металлическую панель, и мы все вваливаемся внутрь, падаем на пол. Дверь снова закрывается. Воздух, чистый воздух вокруг. Дышать. Думать.

Дым уже не проблема, жар — проблема. От настоящего огня трудно защититься. Многие думают, будто знают, что это такое, — у них ведь газовые плиты и мангалы во дворе, — думают, будто приручили огонь. Но даже небольшой пожар может быть смертельно опасен. Большой — размером с комнату, размером с дом — не просто больше. Пламя становится яростной и голодной силой, смертоносно-яркой. Если нас не вызволят отсюда быстро и пожар не потушат — мы тут заживо запечемся, как картошка.

Давным-давно в Аддис-Абебе я сумел пройти сквозь стены своей темницы и спастись.

Если подумать, я наверняка вспомню как.

Я наверняка вспомню как.

Инспектор лежит в кровати тихо и неподвижно. Она очень старается не шевелиться, совсем не думать. Позволяет образу улечься в мыслях. Движение — первая ошибка неопытного сновидца. Телесная активность стирает сон из памяти. Слишком много мыслей — тоже.

Будто весь ее разум стал шкурой, а сама она — охотницей, которая совершенно неподвижно лежит в засаде.

Я наверняка вспомню как.

Вот. Теперь запомнила все, что хотела удержать в памяти. Но Нейт ждет еще немного, чтобы сохранить не только поверхностные впечатления, но и внутреннее переживание: список вопросов, улик и подозрений.

Не произнося ни слова, она запоминает список и садится. Рука нащупывает ручку, инспектор начинает писать. На каждую запись она тратит немного времени. Глоссарий придет потом. Сейчас — лишь самое главное.

Берихун Бекеле написал пятичленную картину, которая, по всем статьям, находилась в Чертоге Исиды, связывая эти две линии нарратива. Компания Энни Бекеле называется «Огненные судьи», что связывает Диану Хантер непосредственно с Лённротом. Их мейнфрейм называется «Хребет», то есть «Огненный хребет»; такое название Свидетель выудил из записи допроса. Воображаемая игра, явно негативным образом изображающая Свидетеля и Систему, носила альтернативное название «Гномон». Как и «Огненный хребет», «Гномон» — демон для Афинаиды. Кириакос купил картину с акулой, которая называлась точно так же.

И это — случайно выбранное слово для наименования дела, которое она сейчас расследует.

Потом мы видим восточную роспись, а на ней — меня.

Невозможно. Невозможно. Невозможно. Как и сказала Афинаида. Может, это было предостережение, вся та сцена? Или издевка? Женщина в плену демона, сотканного из глаз. Чудовищного Свидетеля.

Проект «Гномон».

Нейт спрашивает Свидетеля, как файлу присвоили такое имя.

— Вы хорошо себя чувствуете?

Нейт повторяет вопрос.

— Инспектор, сейчас три часа ночи, а вы недавно получили травму. Вы проявляете признаки перевозбуждения. Вы хорошо себя чувствуете?

— Я в порядке. Отвечай на вопрос.

— Мне обратиться с запросом на срочную медицинскую помощь?

— Нет. Я здорова. Продолжай.

— В общем случае имена файлам дел присваивают случайным образом. Случайное число генерируется посредством распада образца радиоактивного изотопа, который содержится в герметичном контейнере в Оксфордшире. Затем это число используется для выбора слова из полного лексикона английского языка, который, в свою очередь, тоже подвергся рандомизации. Иногда названия признаются негодными на основании культурной неуместности. Нельзя присваивать операции кодовое название «Понос». Также применяются некоторые узуальные критерии, чтобы избежать появления многосложных слов из научного жаргона и тому подобного.

— Так каким образом было выбрано именно это название?

— Изначально для опроса Дианы Хантер было сгенерировано слово «АБЕРРАЦИЯ», означающее отклонение от нормы, ошибки, погрешности, нарушения. Его отвергли, поскольку слово уже выбиралось в этом году для обозначения незавершенного расследования, связанного с контрабандой. Повтор — необычное явление, но статистически незначимое. Автоматически было подставлено слово «ГНОМОН».

— Оно случайное?

— Несмотря на появление этого слова в самих материалах дела, да. Оно кажется важным, потому что вы его встретили якобы в нескольких разных вариантах контекста. Вы забываете, что все они существуют лишь в сознании Дианы Хантер. Она выбрала это слово, а потом его же выбрал случайный отбор — одно-единственное совпадение. Тем не менее с каждым повтором в психодраме оно приобретает для вас больший вес. Это недостаток человеческой системы распознавания закономерностей, усугубленный тем фактом, что делу было присвоено необычное слово. Впрочем, в английском языке около полумиллиона слов, и толковый словарь содержит лишь около тридцати пяти тысяч из них, а значит, в английском языке больше редких слов, чем общеупотребимых, в четырнадцать раз. Более того, слово «гномон» является общеупотребимым в нескольких специальных областях, а значит, его выбор Дианой Хантер не переходит границы обычного поведения. Лингвистическая классификация чуть более сложна, но все равно: если редкость слов обозначить шкалой от одного до пяти, «гномон» получит тройку. «Распатор» и «моллаг» — четверку. «Пенязь» — пятерку.