Римма Кошурникова - Тропы «Уральского следопыта»

Я не мог покинуть этих людей. У меня дрожали руки и болело плечо. Но я видел в прорезь прицела фашистских солдат, и палец сам нажимал на спусковой крючок…

Когда минометы опять стали молотить по мельнице, когда рядом блеснула вспышка разрыва, я шагнул вперед и закрыл собой Михайлова. Я не подумал, что нельзя переделывать прошлое, что он все равно умрет. Я просто шагнул вперед.

Меня ударило в грудь. И стало нестерпимо душно. Я услышал, как Михайлов испуганно спросил:

— Куда тебя, Володя?..

Острый нож царапнул кожу на груди. Я догадался, что Михайлов разрезает на мне гимнастерку, чтобы перебинтовать меня. Вспомнил, что время мое давно вышло, и понял, что умираю…

Перевязывая меня, Михайлов расстегнул пряжку ремня, и аппарат вызова сработал. Оказывается, товарищи из Академии Высоких Энергий сумели как-то продлить мою командировку. В состоянии клинической смерти меня вывезли из двадцатого века. В моей груди бьется теперь искусственное сердце…

Мне никогда не забыть пережитого дня войны. Человеческого мужества, ужаса внезапной смерти. Нарастающего визга мин и дымящейся крови на морозном снегу. Иногда я достаю из стола подарок Алексея Михайлова. Тупо и грозно заглядывает мне в лицо черное дуло пистолета.

Сквозь тысячи боев и миллионы смертей шло человечество к счастью. И мы будем всегда помнить об этом. И помнить тех, кто погиб, защищая будущее.

Электронный педагог был корректен с ребятами и мягок, как родной дядюшка. Восьмилетним малышам он говорил «вы» и смотрел сквозь пальцы на шумок в экзаменационной комнате. Его интересовал только экзаменующийся, из всех голосов он узнавал лишь его голос и оценивал полноту ответа, сверяя знания ученика со сведениями, заложенными в блоках памяти. Не то чтобы он любил детей и не то чтобы дети его любили, но он был объективен и вежлив. Этого было достаточно: устанавливался контакт, и электронный педагог внимательно выслушивал учеников…

Шел экзамен по космографии.

— Шахруддинов Элам! — вызвал экзаменатор.

— Я! — отозвался черноглазый мальчик.

— У вас четвертый билет…

— Открытие Милены и первый контакт с инопланетной цивилизацией, — прочитал экзаменующийся.

— Вы готовы к ответу?

— Готов.

— Будьте добры… — Блестящий никелем и пластиком ящик был воплощением вежливости.

Элам садится в кресло, на секунду закрывает глаза, припоминая, с чего начать, и говорит, обращаясь к подмигивающим индикаторам.

— Открытие Милены. Рассказ очевидца.

— Не так громко, Элам, я вас прекрасно слышу, — предупреждает электронный экзаменатор.

— Хорошо, — соглашается черноглазый мальчик…

В атмосфере планеты кислорода было двадцать четыре процента, но капитан «Радуги» Сергей Петрович Попов не разрешал выходить без скафандров. Капитану подчинялись безропотно — на то он и капитан экспедиции. Ругали Женьку Бурмистрова, микробиолога. По общему мнению, виновником нелепости был Женька: солнце, воздух, вода, а мы ходим в скафандрах, как на Луне.

— Ну, друг!.. — выговаривали ему.

Но друг был невозмутим и если отвечал, то одним словом:

— Вирус…

Планета состояла из суши, океана и атмосферы. Суша была абсолютно голой — ни кустика, ни травинки. Океан, наоборот, был набит водорослями, как Саргассово море. Водоросли поставляли кислород в атмосферу. В вышине плыли такие же, как на Земле, облака, и грозы были такими же, как на Земле. А реки и озера — другими: совершенно безжизненными. Водоросли в озерах и реках не приживались — вода для них была слишком пресной. Зато океан по засоленности превышал все, что людям было известно. Если в Мертвом море, расположенном в бывшей Сирийской пустыне, нельзя утонуть, то местный океан даже пластиковые детали выталкивал, точно пробку. Это был сироп, почти патока, но водоросли к нему приспособились. В океане не было ни рыб, ни моллюсков — царство растительности… В целом планета была красивой: сине-зеленый океан, желтая суша, бирюзовые реки. По предложению Хосты Тройчева планету назвали Миленой. Название всем понравилось.

А в воздухе Женька Бурмистров обнаружил вирус. Вторую неделю исследует его, и вторую неделю мы не выходим из «Радуги» без скафандров. После четырех лет полета добраться до земли с ветром, с грозами, реками и не сунуть голой руки в воду, — с ума можно сойти!..

— Вирус… — предупреждает Женька.

— Чего же ты с ним возишься? — тормошили его.

Женька возился не зря. Чем больше возился, тем больше росло его недоумение.

Наконец выложил нам все начистоту.

Каждую трехдневку у нас проводились совещания — что-то вроде планерок. На первых из них по прибытии на планету было много восторгов и восклицаний. Биологи докладывали о водорослях, геологи — о минеральных богатствах, синоптики — о грозах и воздушных течениях. Все укладывалось в обычные нормы: жизнь на планете существовала на основе углеродного цикла; таблица Менделеева была заполнена геологами вся; синоптики дважды предсказали град — и действительно, град выпал!.. Как на Земле! И только Женька Бурмистров вылил на нас ушат холодной воды.

— Боюсь, — сказал он, — что загорать под солнышком не придется. Без скафандров из «Радуги» нам не выйти.

— Почему? — спросили мы, возмущенные.

Женька замялся:

— Видите ли…

— Ты не юли, — перебил его бортэлектроник Санников. — Все знают, что за бортом кислорода двадцать четыре процента…

— Видите ли… — Женька даже не глянул в сторону Санникова. — Этот проклятый вирус не даст нам ни охнуть, ни вздохнуть.

— Женя… — взмолились мы.

— Это совершенно необыкновенный вирус, — продолжал Женька. — Ни на что не похожий…

У него была такая привычка — тянуть жилы не торопясь. Но тут он, кажется, почувствовал, что перегнул.

— Во-первых, — заспешил он под нашими взглядами, — вирус в биологической основе имеет не углерод, а железо…

Мы отшатнулись, как от удара: кремниевый цикл, даже фторный — было бы непривычно и все же понятно. Но если в основе железо — это чудовищно! Феррожизнь!..

— Во-вторых, — продолжал Женька, — антибиотики и вся наша химия на вирус абсолютно не действуют.

Новость не лучше первой!

— В-третьих, — продолжал докладывать Женька, — мне кажется… — он смущенно огляделся по сторонам. — Мне кажется, это инопланетная жизнь. Она совершенно чужда Милене.

Сообщение Бурмистрова вызвало впечатление молнии, блеснувшей под потолком. Молчал, молчал — и закатил! Некоторое время мы не находили слов.