Ларри Нивен - Мошка в зенице Господней [litres]

В донесениях они называли астероид Ульем. Каменную глыбу пронизывали многогранные ячейки без пола, соединенные слишком узкими для человека проходами, заполненными высохшими асимметричными мумиями. Какие бы чудеса ни творили строители, искусственная гравитация в их число явно не входила. Коридоры тянулись во всех направлениях: круглые комнатки и складские помещения усеивали выступы, служившие подпорками. Здесь же имелись и скобы, необходимые для привязывания веревок, и маленькие ниши.

Мумии были повсюду, худощавые и высохшие, с раскрытыми ртами, ростом от одного до полутора метров. Стейли выбрал несколько и отнес на катер.

Там были и машины, совершенно загадочные для Стейли и его людей. Механизмы полностью замерзли в вакууме. Стейли с усилием оторвал один из агрегатов от стены: он показался ему самым странным. К сожалению, ни одна из машин не сохранилась в целости.

– Металла нет, – доложил Стейли. – Каменные штурвалы и то, что смахивает на них, могут содержать интегральные схемы – нечто вроде керамики с разными примесями. Но металла крайне мало, сэр.

Они двигались наугад и, наконец, набрели на главный зал. Он был просторным, но почти все свободное пространство помещения занимала гигантская машина. Из развалин ветвились кабели – возможно, сверхпроводники, – и это убедило Стейли в том, что перед ними находится источник питания астероида. Однако и тут они не обнаружили никаких следов радиации.

Продвигаясь в проходах между непонятными каменными блоками, они набрели на большой металлический ящик.

– Вскройте! – приказал Стейли.

Лафферти воспользовался лазером. Они сгрудились вокруг, глядя на зеленый луч, который ничего не мог сделать с серебристой обшивкой. «Куда уходит энергия? – задумался Стейли. – Может, мы просто закачиваем ее внутрь?» Тепло, бившее ему в лицо, подсказало ответ.

Стейли измерил температуру ящика. Она была чуть ниже, чем у раскаленного металла. Когда Лафферти выключил лазер, обшивка тотчас остыла. Температура во всех точках объекта стала одинаковой.

Сверхпроводник тепла . Стейли присвистнул во встроенный микрофон и решил, что неплохо было бы принести на борт хотя бы кусок ящика в качестве образца. Стейли попробовал воспользоваться щипцами, и металл уступил: он стал мягким, словно олово.

Спустя некоторое время им удалось оторвать от ящика полосу.

Картографировать Улей с его лабиринтом петляющих коридоров оказалось невозможно. С трудом определяя свое положение, астронавты помечали пройденный путь и использовали протонно-лучевые приборы для определения расстояния сквозь стены.

Сами же стены многочисленных коридоров напоминали яичную скорлупу. Наружные – чуть толще. Вряд ли астероид являлся комфортным и безопасным для проживания. Зато стены под кратером оказались многометровой толщины.

«В Улье должна быть остаточная радиация, – размышлял Стейли, – но ее нет. Иначе они срезали бы и эти стены, как поступили с остальными, освобождая для себя место. Вероятно, у них произошел демографический взрыв. А затем что-то их уничтожило. Итак, радиации нет. Почему? И еще один вопрос? Когда случилась катастрофа, в которой они погибли?»

Стейли взглянул на тяжелый предмет, который тащили по коридору Лафферти и Сол. Вакуумная цементация и движение частиц через границу раздела – вот что могло дать ответ на вопрос, связанный с превращением астероида в Улей.

Впрочем, Стейли не сомневался в том, астероид очень стар.

Священник Дэвид Харди разглядывал мелких пришельцев только на экранах связи: он не хотел принимать участия в бесконечных спорах о том, что они собой представляют. Это был вопрос из области научных интересов доктора Хорвата и его людей, а священник Харди ставил на кон нечто большее, чем любопытство. Он пытался понять мошкитов и соотнести их с людьми, тогда как ученых Хорвата интересовало, разумны ли чужаки.

Разумеется, Харди задействовал и логику. Невозможно поверить, что бог наделил каких-то существ душами, но не дал им разума, однако вполне вероятно, он создал мыслящих существ без души… или существ, чье спасение в корне отличалось от спасения человечества. Они могли даже оказаться кем-то вроде ангелов, хотя трудно представить ангелов с подобной наружностью. Харди улыбнулся и снова принялся изучать маленьких чужаков. Крупная мошкита крепко спала.

И хотя они не делали ничего интересного, Харди приходилось следить за ними непрерывно. Конечно, все записывалось камерами, и священника-лингвиста Харди сразу же должны были уведомить в том случае, если что-то произойдет. Но он был практически уверен в том, что мелкие мошкиты – неразумные существа и, конечно, не люди.

Харди глубоко вздохнул. «Что есть человек, о Господи? Почему Ты постоянно печешься о нас? И почему моя задача – узнать, какое место занимают мошкиты в Твоих Божественных планах?» По крайней мере, это честно. «Угадай-ка» была старинной забавой. Ну а сам Харди считался лучшим специалистом и наверняка лучшим в Трансугольном секторе.

Харди пятнадцать лет как был рукоположен и двенадцать лет прослужил во флоте, но только недавно начал думать об этом как о своей профессии. В тридцать пять лет он, доктор Дэвид Харди, полноправный профессор Имперского университета Спарты, эксперт по древним и современным человеческим языкам и в понятной лишь немногим сфере под названием «лингвистическая археология», был вполне счастлив. Харди изучал недавно обнаруженные колонии, с которыми веками не поддерживалась связь, и ощущал себя при деле. Изучив их языки, Харди мог точно указать ту часть космоса, откуда вели свое происхождение колонисты. Обычно ему удавалось не только определить планету, но даже город.

Харди нравилось все, связанное с университетом, кроме студентов. Он не отличался особой религиозностью до тех пор, пока его жена не погибла при посадке космического корабля. Тогда – хотя он не помнил, как это вышло, – его навестил епископ. Харди долго анализировал свою жизнь – и поступил в семинарию. Его первым заданием после принятия сана стало чудовищное путешествие в качестве капеллана. Харди следовало сопровождать студентов. Он ничего не добился и понял, что не годится в приходские священники. Но в то время флот нуждался в священниках, к тому же там всегда можно было заниматься лингвистикой…

Сейчас он, пятидесятидвухлетний, сидел перед экраном общей связи, глядя на четырехруких монстров, играющих кочаном капусты. На столе лежал латинский кроссворд, и Харди лениво поглядывал в него – Domine… господин… Non – sum… не быть…

Конечно, dignis, достойный! Харди усмехнулся себе под нос. Слово в кроссворде связано с тем, что он сказал, когда кардинал поручил ему сопровождать экспедицию к Мошке.