Фредерик Пол - Походка пьяницы. Чума питонов

— Итак, — начал размышлять он вслух, — никаких письменных обязательств женитьбы, никаких физических препятствий и, безусловно, отсутствует кровное родство — я, знаешь ли, единственный ребенок в семье. Думаю, все в порядке, Лусилла. Договоримся окончательно сегодня вечером после занятий.

Тут он спохватился:

— О, то есть если ты не возражаешь.

— Я не возражаю.

— Хорошо, — он кивнул, но лицо его оставалось озабоченным. — Лусилла, возможно, ты слышала сплетни про меня. Я… я до этого совершил ряд попыток самоубийства. И одна из причин, по которой я хочу жениться, — чтобы жена следила за мной, не допуская этого впредь. Понимаешь?

— Да, Мастер Конут.

— Хорошо. Очень хорошо.

Он достал из коробочки еще одну таблетку, смутился, взглянул на девушку.

Глаза его расширились.

Лусилла стояла без движения, ничего не понимая; она не знала, что на Конута нашло внезапное просветление.

Последняя пилюля. Но ведь недавно их было двадцать! Двадцать — менее, чем три четверти часа назад!

— Еще одна попытка, — хрипло выдохнул он.

Это просветление, казалось, резко ускорило действие таблеток. Сердце заколотилось. Часто и сильно застучало в висках. Глаза застлала алая пелена. К горлу подступил комок желчи.

— Мастер Конут!

Но кричать было слишком поздно — он уже взял себя в руки и действовал. Отшвырнул пустую коробочку и, покраснев, бросил взгляд на Лусиллу. Затем без всяких церемоний перевесился через перила.

Лусилла завизжала.

Она подбежала к нему и вцепилась в него сзади, но Конут нетерпеливо отталкивал ее, пока девушка не увидела, что он не собирается броситься вниз, а засунул пальцы в рот и, невзирая на манеры и приличия, быстро и эффективно пытается выплеснуть отраву наружу.

И все сам.

Лусилла молча стояла и ждала.

Через несколько минут локти Конута перестали ходить ходуном, но он все еще лежал на перилах, пристально глядя вниз. Когда он обернулся, у него было измученное лицо человека, на котором лежит проклятье.

— Извини, спасибо.

— Но я ничего не делала, — кротко возразила Лусилла.

— Конечно, сделала. Ты разбудила меня. Она покачала головой.

— Ты знаешь, что сделал это сам. Сам. Без моей помощи.

Он взглянул на нее сначала с раздражением, потом с сомнением. И, наконец, с оттенком зарождающейся надежды.

Церемония была очень простой. Ее проводил Мастер Карл. Был дружеский ужин, а потом они остались одни, с этого момента — муж и жена, соединенные властью, данной главам факультетов. Они ушли к себе.

— Тебе лучше отдохнуть, — сказала Лусилла.

— Хорошо.

Он растянулся на кровати так, чтобы видеть ее. Он очень мало знал о ней, теперь изучающей свое новое жилище, строящей свои женские планы по поводу обустройства его — нет, их комнаты. Она была так незаметна, как только может быть незаметно живое существо, а двигалась бесшумно и быстро. Но с таким же успехом она могла бы предстать перед ним в сиянии вспышек неоне и под вой сирен — все равно она смущала его.

Конут встал и оделся, не глядя на Лусиллу. Она удивилась:

— А я думала, пора спать…

Он замялся.

— Неужели?

Время было действительно позднее, но накануне Конут проспал целый день.

— Ну да, — проговорил он беспечно, как человек, у которого со сном не связано решительно никаких проблем. — Да, пора. Но я думаю прогуляться во дворе, Лусилла. Мне это просто необходимо.

— Конечно, — она кивнула и вежливо замолчала.

— Наверное, я вернусь прежде, чем ты уснешь, а может, и нет. Или да…

Сбившись, он кивнул Лусилле, прокашлялся, накинул мантию и вышел.

Ни в коридоре, ни в холле не было ни души.

Не дремал только тонкий луч электронного глаза робота-дежурного, но он не обратил на Конута внимания. Ведь Конут не был студентом и ему не приходилось, извиваясь, проползать на животе под сканирующими лучами. Привилегия Мастера — приходить и уходить, когда захочется.

Конут хотел выйти.

Конут прогуливался по безмолвному двору, освещенному желтой луной, над его головой возвышался призрачный серебряный мост. С чего это он так разнервничался? Лусилла всего лишь студентка.

Но как он ни уговаривал себя, нервы были напряжены до предела.

Почему? Студенческий брак хорош и для студента, и для Мастера; традиции его разрешают, и Мастер Карл сам советовал Конуту жениться…

Конут не мог забыть Эгерта.

На юном лице Эгерта было такое выражение… Возможно, как раз это и не давало Конуту покоя. Он не так уж давно сам защитил диплом и еще не позабыл, что у студентов есть чувства. Так как традиции, положение и закон благоволили к одной стороне, часто случалось, что студенты ревновали к исключительным правам Мастеров. Сам Конут, будучи студентом, не завязывал любовных отношений, поэтому никогда не попадал в положение Эгерта. Но У других такое случалось. Нет сомнения, Эгерта, этого неоперившегося юнца, сейчас мучает ревность.

Но что это значит?

Ревность Эгерта может повредить лишь ему самому. Ни один раб, в душе разъяренный правом первой ночи господина, не мог бы сделать свой гнев менее заметным, чем Эгерт. Но Конут почему-то почувствовал его состояние и ощущал себя почти виноватым.

Он не логик, а математик. Стройная концепция права, размышлял он, идя по берегу реки, нуждается в переоценке. Всеобщий закон ясен: права высшего превосходят права низшего подобно тому, как атом фтора вытесняет из вещества атомы кислорода. Но справедливо ли это?

Во всяком случае, так происходит давно — если, конечно, можно считать это ответом.

Бесспорно только одно: вся система классов, привилегий, законов преследует определенную цель, и цель эта — производство некоего товара, уникального по своим свойствам. Нельзя получить его в короткий срок, нельзя совершенно удовлетворить потребность в нем и нельзя остаться без рынка сбыта. Этот товар — дети.

Они везде, куда ни бросишь взгляд. В яслях на женской половине, в игровых, примыкающих к покоям Мастеров. Все будто предусмотрено заранее, традиции и законы поощряют людей заводить как можно больше детей. Почему? Кому нужно так много детей?

Причина не только в сексе — конечная цель именно дети. Секс был бы возможен и приятен в условиях, полностью исключающих появление детей; наука решила этот вопрос десятки, нет, сотни лет назад. Но применение противозачаточных средств не одобрялось. И в результате проводимая во всем мире политика несложного и бесцельного детопроизводства давала в год чистую двухпроцентную прибавку к народонаселению.

Два процента в год!

Чем вызвана такая любовь к детям?

Тут Конута осенило сумасшедшее решение: так запланировано!

«Кем?» — удивился он, настраиваясь на задумчивую длинную ночную прогулку и уже предчувствуя, что сейчас его осенит блестящая мысль — окончательное разрешение мучающей его проблемы.