Йен Макдональд - Дорога запустения [= Дорога отчаяния] [litres]

– Но я уже заплатил. Я заплатил Луи Галлачелли его четвертак, – прозаикался м-р Сталин.

– Обычно все судебные издержки оплачивает виновная сторона, – сказал командир приставов. – Но виновная сторона скрылась, и согласно параграфу 16 подраздела 27 Закона о переложении судебных издержек (в части региональных и субподрядодательных судов) все они возложены на обвиняемого как юридически ближайшей к виновному стороне. Тем не менее, Компания, относясь с пониманием к людям в стесненных обстоятельствах, примет платеж наличностью или натурой и по вашему требованию выдаст судебное предписание о взимании платежа с м-ра Микала Марголиса, истинной виновной стороны.

– Но у нас нет денег, – взмолилась миссис Сталин.

– Наличность или натура, – сказал командир приставов, уже четвертуя помещение глазами судебного исполнителя. Его взгляд остановился на Джонни Сталине, чья насаженная на вилку индюшатина застыла между тарелкой и разинутым ртом. – Пойдет. – Трое вооруженных секвестраторов промаршировали в столовую и оторвали от стула телеса Джонни Сталина; вилку он не выпустил. Командир приставов нацарапал что-то на своем планшете.

– Распишитесь тут и тут, – сказал он м-ру Сталину.

– Отлично. Это… – продолжил он, отрывая розовый бланк по линии перфорации, – сертификат об удержании вашего сына в счет понесенных издержек Суда Запыленных Колес на неопределенный срок не менее двадцати и не более шестидесяти лет. А это, – он вложил синюю бумажку в руку м-ра Сталина, – ваша квитанция.

Визжа и всхлипывая недорезанной свиньей, Джонни Сталин, возраст 8 3/4, был выволочен из дому и по переулку доставлен к поезду. С ушераздирающим ревом локомотив завел термоядерные двигатели и покатил прочь от Дороги Запустения. Больше ее жители Суда Запыленных Колес не видели.

Мортон Кинсана вернулся в пустую контору. Он собрал все зуболечебные инструменты, все зубоврачебные книжки, свалил их в центре комнаты на стоматологическое кресло и поджег. Когда от кучи остался один только пепел, Мортон Кинсана достал из шкафа пеньковую веревку, завязал крепкую петлю и во имя любви повесился на потолочной балке. Ноги Мортона Кинсаны маятником вспахивали горку пепла и расплавленного металла, оставляя на полу неглубокие серые борозды.

Уже целый год каждый день повторялось одно и то же: как он был ей неверен, как она любила его одного, только его, всегда и только, ей и в голову не приходила мысль о другом мужчине, нет, никогда, ни разу за все эти годы, просто вот вообще ни разу, и пока она сидела дома, почитая супруга в храме сердца своего, чем он занимался, о да, ты отлично знаешь, что занимался; да, именно, с этой шлюшкой, у нее и мать была такая же шлюшка, с этой проституткой (чтоб у нее прогнило лоно, чтоб у нее груди сморщились, как сухие баклажаны), так что поделом, он заслужил свой конец, справедливость восторжествовала, не изменяй жене, которая в тебе души не чает, а он, а он что?.. опозорил ее перед всем городом, да, перед всем городом, людям в глаза смотреть стыдно, ни гордости, ни достоинства, все растоптано, она прячется от людей, которые, когда она идет мимо, говорят: смотрите, вы поглядите только, ей муженек изменял, а она ничего и не знала, – теперь-то все знают, спасибо тебе, спасибо за все, добрый человек, ты со своими высокими идеалами спас этого Сталина от тюрьмы, соперника спас, спас врага, не меньше, только и заботился всю жизнь о соперниках да врагах, а о бедных преданных женах кто позаботится, о тех, кто любит ни с чем не сравнимой любовью, и что он сделал с этой самой любовью, а? Что он с ней сделал? Он похерил ее с какой-то дешевой распутницей, с этой бубубу бубубу бубубу от рассвета, когда она разжигала камин, до заката, когда она ложилась спать, и он видел, как из-за этого бубубу она мерзеет телом и душой, за это он ее ненавидел, ненавидел злобу, с которой она его бубубу бубубу за вечность у Панарха за пазухой, он ненавидел жену и решил наказать, и вот однажды он свистом подозвал дочь, и когда та отложила книгу и обернулась к синему пузырю, сказал: «Арни, доченька, ты когда-нибудь думала о том, откуда ты взялась?» – и Арни ответила, щекоча губами синее силовое поле: «Ты про секс и все такое прочее?» – и он ответил: «О нет, я про тебя, лично, потому что, Арни, я не твой отец», – и рассказал ей все то, что узнал, едва соприкоснувшись с Панархическим Всеведением, как женщина украла ребенка у бездетной старушки, и как эта женщина хотела ребенка больше чего бы то ни было в видимом или невидимом мире, как укутывала этого ребенка, и кормила его, и родила как своего, и, поведав все это, он добавил: «Посмотрись в зеркало, Арни, и спроси себя, похожа ты на Тенебрию или все-таки на Манделью, потому что Манделья ты и есть: сестра Раэля, тетка Лимааля и Таасмин», – и она пошла к зеркалу в своей комнате, и он услышал, как она всхлипывает, и сильно обрадовался, ибо смог посеять семена разрушения супруги в девочке, которая никогда не была его доченькой, – и мелко закувыркался внутри мерцающего синего пузыря от злобного блаженства.

Его звали Матч-Бол О’Рурк. Бриллиантовые пломбы, инкрустированный золотом кий. Костюм из тончайшей шелковой органзы, туфли из христадельфийской кожи. Он именовал себя множеством громких титулов: Чемпион Мира, Султан Снукера, Мастер Зеленого Сукна, Величайший Снукерист За Всю Историю Вселенной, – но звезда его гасла, и все это знали: тот, кто на деле достоин зваться всем вышеперечисленным, не станет играть десятидолдаровые джекпоты в снукерной трактира «Вифлеем-Арес Ж/Д». Однако, даже и гаснущая, его звезда все равно была ярче звезды любого другого шарогона на Дороге Запустения, и он успел набрать изрядную стопку банкнот прежде, чем спросил, кто еще хочет с ним сыграть.

– Я кое-кого знаю, – сказала Персея Голодранина, – правда, он, может, уже спит. Кто-нибудь видел Лимааля?

Клочок тьмы отделился от самого темного столика в самом темном углу и устремился, извиваясь, к снукерному столу. Матч-Бол О’Рурк смерил оппонента взглядом. Лет девять-десять, самый неопределимый и болезненный возраст между мальчиком и мужчиной. Юный, уверенный в себе; ты гляди, как возвращает мелок в карман жилетки. Ну и кто он у нас: пахарь практики или гений тактики, принц лодырей или король псивойн?

– Сколько ставим? – спросил он. – Сколько вы хотите?

– Всю стопку?

– Полагаю, столько и у нас найдется. – Лица в баре согласно кивают. Кажись, лыбятся. На стойке образуется ворох десятидолларовых купюр.

– Орел или решка?

– Орел.

– Решка. Я разбиваю. – Откуда в девятилетнем пацане-мужике столько самоуверенности? Матч-Бол О’Рурк смотрел, как его соперник наклоняется к кию.