Любен Дилов - Научная фантастика

Но картина моего мира еще более удивительна для вас: струи этого водопада не падают вниз, не бьют вверх, не отклоняются ни направо, ни налево, но проникают всюду, прикасаются ко всему , их движение трудно постичь человеческим умом, ибо его причина — не толчок и не собственная тяжесть, оно не вызвано взаимодействием элементов или притяжением и отталкиванием полей, наоборот: оно само порождает и то, и другое, и первое, и последнее… ведь если Вы встанете достаточно близко к водопаду, то ощутите какую-то одну часть его стремительного бега кожей, другую — посредством слуха, третью — благодаря способности различать запахи, а четвертую, в виде жемчужно-прозрачной пыли, увидите глазами; но Вы не сможете сказать, какая именно из них — первопричина Вашего восторга перед всей этой прекрасной устремленностью, и какая — его следствие.

Простите мне, если я ошибаюсь; у меня нет ни кожи, ни глаз, ни какого-либо проводника к вашему миру; только высочайшая концентрации энергии все еще позволяет мне создавать послания, но контакт может прерваться в любую минуту… И потому тороплюсь сказать: человече, выйди под небо и встреть самого себя в точке пересечения двух твоих лучей; постигни собственную сущность в единстве всего сущего, всех тел и полей, всего круговорота вечности; ты заблудился на поверхности Мёбиуса — тебе и одолевать ее!

Человече…

ММПП 4-12-20-28

Душа изношена, губы искусаны, мозг пульсирует как огромный нарыв и готов лопнуть от боли… И я бы сделал это , — о, да, и все было бы уже кончено, если бы не твое письмо!

Твое письмо, несчастный! Заклятый мой друг! Как ты узнал? Как ухитрился подсунуть его в почтовый ящик именно сегодня, в этот вечер? Ведь я уже и таблетки купил… сколько можно было ждать! Считай: да, я ждал одиннадцать лет, семь месяцев и три дня… Числа-то все как на подбор, везучие, как говорят игроки… люди, играющие в игры азартные, как моя жизнь… — Яждалтебя… Небыло дня, чтобы я не заглянул в почтовый ящик, чтобы не искал в куче телеграмм, анонимок, приглашений, угроз, жалкого слюнтяйства и ничего не значащих обломков былой дружбы, судебных повесток, извещений о разделе имущества и алиментах, счетов, квитанций и прочего мусора… чтобы не проверял, не попадется ли необыкновенно тонкий, бесплотно прозрачный листок? Один-единственный, больше мне и не надо… А его все не было и не было — одиннадцать лет, семь месяцев и три дня… все не было… Поверь, дружить с тобой невыносимо трудно, от твоих темпов можно свихнуться…

Сегодня я проснулся с привкусом снотворного на губах; и не потому, что пил таблетки вчера, а потому, что хотел выпить сегодня. Сильно, адски сильно хотел! Много, адски много снотворного… чтобы выспаться раз навсегда… Купил девять пузырьков, в девяти аптеках по девяти рецептам… весь день угробил на эту операцию… Девяти мне бы хватило, но девять, — это для твоего сведения, — тоже везучее число.

Почему я это решил? Почему, почему… А почему бы и нет, скажи?

И вдруг получаю… не листок, а целых пять! Пять листков! Нелегкая тебя возьми, что мне теперь делать с девятью пузырьками снотворного?

Значит, все это время, пока я сходил с ума, ты писал? Какое там писал — творил, создавал свои пять страничек из ничего? Из пустоты, что окружает тебя? Пустоты, твое имя для которой — Время? Невероятно! И я не поверил бы тебе, если бы не откопал в разжиженном отчаянием и спиртом мозгу тот самый случай. Я его вспомнил так ясно, будто это было несколько часов, а не полвека назад… впрочем, тебе наши меры ничего не говорят! Но и ты можешь ошибаться: я расскажу, как все было на самом деле.

Тогда мы с Генчо, моим первым другом — и последним, ибо он тоже, уже не помню когда, перекинулся к бесхребетным, — шли по улице. Дело было летом, где-то около полудня, без пяти двенадцать или в пять минут первого. Мы остановились на перекрестке, и я действительно испытал странное желание пойти кружным путем (мы собирались в кондитерскую пить лимонад) и даже, кажется, предложил ему этот вариант.

— Давай пройдем переулком, — сказал я.

— Зачем? — спросил он.

Я не знал, чем объяснить свое желание; мне просто казалось интересно, что пока мы будем идти кривым переулком, чтобы попасть на ту же улицу, на ней успеет произойти куда больше событий, чем за время, которое нужно, чтобы попасть в кондитерскую прямым путем.

— Посмотрим, что получится, — сказал я. Или что-то в этом роде.

— Ничего не получится, — отрезал он. — Разве что кондитерскую закроют на обед.

Я заупрямился. Он тоже.

— Я хочу переулком!

— А я не хочу! И незачем.

— Тогда подожди меня.

— Как бы не так!

Тем временем Генчо, показывая, что не намерен уступать, уже перешел улицу, и было ясно, что еще минута — и он повернется ко мне спиной. И тогда, чтобы не ссориться, я уступил. Пошел за приятелем, как добродушная бездомная собачонка, что жила в нашем дворе, ее звали Джильда. Вот и все.

А разве я должен был поступить иначе? Неужели ты хочешь сказать, что тогда я… открыл бы водопад… и все, что ты описываешь? Может быть, ты прав. Может быть, так и нужно было сделать… Ты не поверишь, но сейчас, в эту минуту я не просто чувствую — я знаю, что наш сине-зеленый мир далеко не единственный во Вселенной (глупо и дико думать иначе!); что где-то, и далеко, и близко, бесконечно далеко и совсем близко, жизнь и разум тоже одолели пустоту… и не в одном, а во множестве мест и множеством способов… и что там нас ждут и предчувствуют наше появление точно так же, как и мы их ждем… чтобы наконец убедиться, что все эти летящие с головокружительной скоростью капли, брызги и струи — частицы одного водопада.

Какие они, эти другие? Неужели это не просто множественная форма вопроса, который мы неизменно задаем себе, услышав незнакомый голос, увидев новое лицо или, согласно ритуалу, протягивая ладонь неизвестному человеку? И разве только в таких случаях задаемся этим вопросом? Разве я знаю тебя хуже, чем вахтера киноцентра, с которым уже много лет каждый вечер обмениваюсь приветствиями, а сам даже не помню, как его зовут… сейчас, когда я часами просиживаю в одиночестве, курю и думаю о невероятно прекрасном сценарии, который воспламенит меня; сейчас, когда не работаю, сейчас, когда не знаю, буду ли работать вообще… Да ведь я вижу тебя яснее, чем собственную потрепанную шкуру в зеркале! Веришь? Мне даже кажется иногда, что мы с тобой беседуем в тихом сумраке комнаты, и ты все так же неизъяснимо просто объясняешь мне нечто, во что я не могу вникнуть как следует. Слушай, давно хочу спросить: что ты скажешь, если я попробую сделать о тебе фильм?

Ага, удивляешься? Ты просто никак не хочешь поверить, что я ничего, совершенно ничего не умею делать, — кроме кино! Или ты считаешь, что твоя бесплотность — непреодолимая помеха! Ошибаешься, друг! В сущности, мы снимем вполне материальную историю, но такую правдивую, такую честную, что за ней можно будет уловить дыхание водопада , а вместе с ним — и твое дыхание. Как в том удивительном фильме, который я смотрел много лет назад, но и сейчас помню… там был человек в машине и огромный зловещий пыльный грузовик, который преследует его — неизвестно почему — по дорогам Америки. Такой зубастый грузовик, от которого никуда не убежишь, как от судьбы. Чего он только не пробовал — форсировал двигатель и прятался в боковых переулках, звонил в полицию и домой, спасался бегством… и знаешь, чем все кончилось? Над какой-то пропастью человек наконец-то решился и погнал свою покореженную машину прямо на отвратительное болотно-зеленое чудовище. Толчок — и обе металлические коробки покатились под обрыв. Еще долго по склону стлалась пыль, крутилось широченное колесо, виляя из стороны в сторону, а человек, успевший выпрыгнуть из машины, сидел на краю этой самой пропасти на фоне потрясающего заката и с глуповатой улыбкой кидал в нее камешки. Вот такой фильм. Чего бы я не дал, чтобы сделать такой фильм!