Станислав Лем - Кибериада. Сказки роботов [сборник litres]

Две недели Трурль загружал в будущего электропоэта общие программы, после чего занялся настройкой логических, эмоциональных и семантических контуров. Он готов уже был пригласить Клапауция на пробный запуск машины, но вовремя одумался и решил сначала сам ее испытать. Она сходу прочитала ему доклад о значении полирования кристаллографических шлифов для изучения малых магнитных аномалий. Тогда конструктор ослабил логические контуры и усилил эмоциональные. На машину сперва напала икота, затем ее стали душить рыдания, с трудом справившись с ними, она заявила, что жизнь ужасна. Пришлось срочно укрепить семантику и соорудить приставку воли. Машина тут же заявила, что теперь конструктор должен ей подчиняться, и приказала достроить еще шесть этажей к имеющимся девяти, чтобы она могла поразмыслить над сущностью бытия. Тогда он вставил ей философский дроссель, после чего она вообще перестала откликаться и только била током. Немалых трудов стоило ему уговорить машину произнести детскую мирилку «Мирись-мирись-мирись и больше не дерись», но на этом проба ее декламаторских способностей и закончилась, машина вновь заупрямилась. Пришлось Трурлю опять что-то усиливать, ослаблять, подавлять, регулировать, пока ему не показалось, что теперь-то все – лучше и быть не может. Тогда машина угостила своего создателя таким стишком, что он возблагодарил небо за собственную предусмотрительность. То-то потешался бы над ним Клапауций, услышав эти убогие вирши, ради сочинения которых пришлось смоделировать историю становления Вселенной и всех существовавших цивилизаций! Трурль немедленно добавил полдюжины противографоманских фильтров, но те перегорали, как спички; пришлось изготовить новые из корундовой стали. Казалось, уже дело пошло, когда он, раскачав семантику, обеспечил машине большую самостоятельность и подключил рифмогенератор. Но тут машина опять слетела с катушек и принялась дурить, заявив, что желает стать межзвездным миссионером и проповедовать диким бедствующим племенам. В сердцах он уже был готов наброситься на свое детище с молотком в руках, но тут в голову ему пришла спасительная мысль. Он отключил все логические контуры и заменил их центропупистскими эгоцентризаторами с нарциссическим удлинителем. Машина вздрогнула, рассмеялась, всплакнула и заявила, что у нее что-то болит в районе третьего этажа, что с нее довольно, что жизнь странная штука, и все кругом негодяи, что, наверное, она скоро умрет и единственное ее желание, чтобы помнили о ней и тогда, когда ее не станет. После чего попросила загрузить в нее бумагу. Сделав это, Трурль с облегчением вздохнул и пошел спать.

На следующий день он отправился за Клапауцием. Тот, узнав, что приглашен присутствовать при запуске Электрибалта (так Трурль решил назвать свою машину), отложил все собственные дела и, даже не переодевшись, поспешил к Трурлю в гости, так не терпелось ему стать свидетелем очередного поражения своего друга.

Первым делом Трурль прогрел машину, пропустив слабый ток по всем ее контурам, затем несколько раз сбегал куда-то наверх, грохоча по ступеням железной лестницы. Электрибальт похож был на двигатель корабля, со стальными мостками по периметру огромного жестяного корпуса на заклепках и множеством приборов и клапанов. Наконец, запыхавшийся Трурль вернулся, убедился, что напряжение на анодах стабильно, и сообщил Клапауцию, что для разминки собирается начать с какой-то короткой импровизации. Разумеется, потом он даст возможность своему другу самому давать задания машине и предлагать темы, какие только заблагорассудится.

Как только только амплификационные датчики показали, что лирическая мощь достигла пиковых значений, Трурль слегка дрожащей рукой запустил рубильником машину. Почти сразу хрипловатым, но не лишенным приятности голосом машина торжественно объявила:

– Уникристофональная какочехламония.

– И это все? – подчеркнуто вежливо спросил Клапауций, выдержав паузу.

Трурль только сжал губы и, пару раз ударив машину током, снова ее включил. На этот раз голос утратил хрипотцу и очаровывал своим звучанием, это был воркующий мужской баритон:

– Это на каком наречии? – поинтересовался Клапауций, бесстрастно взирая на заметавшегося в панике Трурля, который в отчаянии махнул рукой на панель управления и бросился наверх, топоча по железным ступеням. Вскоре он показался на одном из этажей гигантской конструкции. Видно было, как на четвереньках он заползает внутрь машины через один из открытых клапанов, слышно было, как стучит по чему-то уже внутри и громко ругается, что-то подкручивает, гремя ключами, затем вылазит и бегом перебирается на другой ярус, откуда раздался, в конце концов, триумфальный вопль и вниз полетела перегоревшая лампа. Она разбилась в шаге от Клапауция, за что конструктор даже не удосужился извиниться пред ним и, поменяв лампу и вытерев руки ветошью, только прокричал ему сверху, чтобы запустил машину. Та выдала на гора очередную порцию стихов:

– Кажется, уже лучше! – не очень уверенно крикнул сверху Трурль. – В конце появляются нормальные слова, ты заметил?

– Ну, если это и все… – отозвался Клапауций, ходячее воплощение утонченной вежливости.

– Черт бы ее побрал!.. – выругался Трурль и вновь скрылся в недрах машины, где что-то загрохотало, залязгало, заискрило. Продолжая чертыхаться, Трурль вскоре высунул голову из небольшого клапана на третьем этаже и прокричал: – Попробуй теперь!

Клапауций выполнил его просьбу, отчего Элекрибалта пробила дрожь от крыши до фундамента, и он начал:

Но не договорил, поскольку обозленный Трурль рванул какой-то кабель с такой силой, что машина зарычала и умолкла. Клапауций смеялся так, что вынужден был усесться на пол. А Трурль продолжал рвать и метать, пока что-то в машине не треснуло, лязгнуло, и она спокойно и деловито вдруг выдала:

– Ха! Ну вот тебе, пожалуйста, и эпиграмма! Не в бровь, а в глаз! – прокричал Трурль и завертелся в танце, поскольку сбегал по узкой спиральной лестнице вниз, где с разбега свалился на коллегу, едва не попав к нему в объятия. Тот больше не смеялся и был слегка ошеломлен.