Станислав Лем - Кибериада. Сказки роботов [сборник litres]

– Совершенно бездарно! – заявил Клапауций. – К тому же, это не Электрибалта эпиграмма.

– А чья же?!

– Твоя, тобой заранее сочиненная – о чем свидетельствуют ее примитивность, бессильная злость и неуклюжие рифмы.

– Тогда давай так – сам дай ему какое-то задание! Какое только тебе угодно! Ну что молчишь? Испугался, да?

– Не испугался, а думаю, – раздраженно ответил Клапауций, силясь придумать задание максимально трудное, резонно полагая, что спор о достоинствах и качестве машинной поэзии разрешить будет нелегко.

– Пусть сочинит стихотворение о киберэротике! – осенило его вдруг, и он ухмыльнулся.

– Пусть в нем будет не больше шести рифмованных строчек, в которых речь должна идти о любви и предательстве, о музыке, о высшем обществе и неграх, о несчастье и кровосмешении, и чтобы все слова в нем начинались на К!!

– А исчерпывающего изложения концепции бессмертия роботов не должно в нем быть?! – разозлился Трурль. – Нельзя же ставить такие идиотские зада…

Но закончить ему не дал упоительный баритон, наполнивший весь машинный зал:

– Ну, и что скажешь? – подбоченясь, молвил Трурль.

Однако, Клапауций, войдя в раж, уже кричал:

– А теперь на Г! Четверостишие о машинном существе – разумном и бездумном, страстном и жестоком, с шестнадцатью наложницами, у него крылья и четыре расписных кофра, в каждом из которых по тысяче золотых талеров с профилем царя Мудеброда, да еще два дворца и тьма убийств за плечами…

– Гневный Генка-Генератор гостей грабил, горла грыз… – перебила его машина, но тут Трурль подскочил к щитку, дернул рубильник и, заслонив его собственным телом, глухо сказал:

– Достаточно! Я не потерплю больше такой ерунды и не дам погубить талант большого поэта! Или ты заказываешь приличные стихотворения, или на этом все, конец!

– А это, что же, неприличные стихотворения?… – начал было возражать Клапауций.

– Нет! Это какие-то головоломки, ребусы! Я не создавал машину для сочинения идиотских кроссвордов! Поэзия – не какое-то ремесло, а Великое Искусство! Будь добр задавать тему сколь угодно сложную, но соответствующую этому требованию.

Клапауций долго думал, хмурился и, наконец, придумал.

– Ладно. Пусть сочинит о любви и смерти, но все это должно быть выражено на языке высшей математики, в частности, тензорной алгебры. Ну, или алгебраической топологии. Но пусть стихотворение будет эротичным при этом, даже дерзким…

– Да ты с ума сошел – математика и любовь?! Что-то с головой у тебя не в порядке… – начал Трурль и тут же замолк, с Клапауцием заодно. Электрибалт уже декламировал:

На этом поэтический турнир, собственно, закончился. Клапауций немедленно отправился домой, сказав на прощанье, что вскоре вернется с новыми темами для стихов, но так и не появился больше из-за опасения, что невольно даст этим Трурлю повод для зазнайства. Трурль же утверждал, что Клапауций сбежал, чтобы скрыть охватившее его волнение и не пустить слезу. Тот, в свою очередь, всем говорил, что Трурль, похоже, окончательно свихнулся после постройки Электрибалта.

Прошло не так много времени, и весть об электрическом гении дошла до настоящих, точнее, обычных поэтов. Оскорбленные в лучших чувствах, поначалу они решили игнорировать сочиняющую стихи машину. Однако, нашлись и такие, что из любопытства отправились тайком познакомиться с Электрибалтом. Тот весьма любезно их принял в машинном зале, заваленном исписанными листами бумаги, поскольку творил он безостановочно днем и ночью. Пришедшие поэты оказались авангардистами, тогда как Электрибалт был традиционалистом, поскольку Трурль, не очень разбираясь в поэзии, образовательные программы для него составил на основе произведений признанных классиков. Естественно, гости принялись иронизировать и насмехаться над стихами Электрибалта, отчего у него чуть не полопались катодные трубки, после чего ушли, чувствуя себя победителями. Но они не учли его способностей к самопрограммированию, подкрепленных специальным контуром возгонки амбиций с предохранителем в шесть килоампер, и очень скоро его стихи изменились до неузнаваемости. Они сделались темными и многозначными, безобразными и магическими, волнующими и непонятными. Поэтому, когда поэты заявились к нему в следующий раз, рассчитывая повеселиться и поиздеваться над его стихами, он разразился такой суперсовременной поэтической импровизацией, что у них в зобу дыханье сперло. За ней последовала еще одна, от которой едва не хватил удар одного известного поэта старшего поколения, дважды орденоносца, чей бюст украшал уже городской парк.

С той поры никакой поэт не мог избежать искушения попытать счастья и сойтись с Электрибалтом в поэтическом состязании – тьмы поэтов со всех концов потянулись к нему со своими опусами в папках. Электрибалт сначала предоставлял гостю право прочитать свои произведения, схватывая на лету алгоритм его поэзии, а затем отвечал своими стихами, выдержанными в том же духе, только лучшими в сотни раз – от двухсот двадцати до трехсот сорока семи раз. Со временем он так натренировался, что одним-двумя сонетами способен был свалить с ног самого заслуженного и титулованного поэта. И здесь его ждал подвох – оказалось, что с честью противостоять ему могут исключительно графоманы, как известно, не способные отличить хороших стихов от плохих. Именно эти уходили непобежденными и безнаказанно, разве что один из них как-то споткнулся и сломал как-то ногу, настигнутый уже на выходе эпической новаторской поэмой Электрибалта, начинавшейся словами: