Игорь Дубов - Куси, Савка, куси!

Звонили к вечерне. Не чувствуя своего тела, напоенный мощным, ликующим благовестом тысяч колоколов, Свирь медленно плыл в теплом обволакивающем воздухе. Сквозь фантастический хоровод лиц, домов и деревьев. Сквозь сияющее сплетенье пятен, вспышек и теней. Сквозь прошлое и будущее, слившееся здесь, в застывшем и побежденном времени. Он нашел! Он все-таки сумел выполнить то, чего с таким нетерпением ждало все многомиллиардное человечество. Он – нашел!

«Вот и все, – думал он. – И завтра домой. Завтра я буду дома. Завтра…»

Он на секунду закрыл глаза. Что-то лишнее было в этом радостном «завтра», отдавало неожиданной горечью. Свирь поморщился.

«Дом, – сказал он себе. – Вот в чем дело. Где он есть, твой дом? В бунгало на атолле, где пришлось жить последний месяц? Или в мертвом коттедже матери под Смоленском? А может, в неприкаянной каюте одуревшей от тоски программистки на очередной перевалочной базе?»

– Тебе не нужен дом, – сказала тогда Ията. Она очень старалась выглядеть доброжелательной. Может быть, именно поэтому у нее ничего не получалось. – Ты – волк. Волк-одиночка. Тебе вообще никто не нужен.

– Я большой добрый волк, – сказал Свирь. – Очень-очень добрый. Санитар леса.

Это был их последний разговор. Зачем-то он понадобился ей. Собственно говоря, обсуждать было нечего. Свирь даже не удивился, когда понял, что она приняла решение. Так было всегда. Для того, чтобы тебя любили, надо разлучаться время от времени, а не время от времени быть рядом. Тем более, когда каждому ясно, что ты сам выдумал эти астральные силы, которые заставляют тебя жить так, – а в природе их нет. Такое не может продолжаться долго. Он знал это, и всегда старался уйти первым. А здесь не успел.

И вот теперь она сидела напротив, напряженно прямая, словно несущая в себе взрыв, далекая и злая, ненавидящая в нем свою любовь. И оттого, что она злилась, она говорила очень спокойно и холодно. Как забивала гвозди.

– Ты очень гордишься собой, – сказала она. – Ну, как же! Петь на ветру! Не щурясь смотреть на солнце! Жить не как все! Но живешь ты по-волчьи. И умрешь по-волчьи.

Этого ей говорить не следовало. Впрочем, она не знала, к чему он готовится. А даже если бы и знала, ничего не менялось. Она была права. За все надо платить. А за право жить так, как жил он, надо брать самую дорогую плату. Свобода всегда стоит дорого. Даже если это свобода умереть по-волчьи. Только сейчас думать о том, что было, ни к чему.

«Не думай об этом, и все тут, – сказал он себе. – Ты жил, как умел. В конце концов, этого требовала твоя работа. И об Ияте ты вспоминаешь не потому, что она была лучше всех, а потому что она сделала тебе больно. Прекрати! Все это было в другой жизни. Она начнется завтра. А сегодня – ты победил. Сегодня – твой день. И скоро конец. Главное, что скоро конец. Не через полгода и даже не через месяц, а завтра. И ты жив. Ты жив, и все кончилось. И сегодня самый лучший день в твоей жизни. Пусть ты смертельно устал, но такого дня у тебя еще не было…»

Вернувшись домой и связавшись с Летучими, чтобы убедиться, что им разрешен переход, он теперь отдыхал, лежа на лавке, тщательно анализируя вместе с Малышом завтрашний день.

Мы встречаемся в четыре двадцать по единому, а как будет развиваться гиль?

Листы развесят еще ночью, но до двух тридцати по единому все будет спокойно. Народ начнет скапливаться у листа на Сретенке только через час после рассвета. А в Коломенское первая волна отправится около пяти по единому.

А когда начнут осаждать дом?

В пять двадцать. А загорится он в шесть тридцать.

Ну, нас здесь уже не будет. Давай-ка еще раз прокрутим все комнаты на момент встречи. Или даже лучше прямо с утра, с трех по единому.

Он сознательно не давал себе отдыха. Расслабься он на миг, и всплывет в памяти пена прибоя, мать, смеющаяся Ията или что-нибудь еще, а больше всего он боялся, что возбужденный мозг начнет торжествующе рисовать сцены восторженной встречи: цветы и улыбки, расспросы и поздравления, объятия и поцелуи.

Теперь, когда абстракция возвращения стаза реальностью ближайших суток, все личное вдруг сделалось глубоко интимным, не предназначенным для записи. И, кусая губы и по нескольку раз прогоняя одни и те же отрывки завтрашнего дня, Свирь насиловал мозг, выдавливая, как посторонние шумы, все, что не имело отношения к работе.

Что могло изменить его присутствие в структуре ситуации? В четыре тридцать восемь Наталья должна подняться в терем из светлицы, где останутся вышивать шелком ее девушки. Потом она снова спустится к ним за семь минут до начала осады, а после начала бросится назад в терем, откуда уже никогда не выйдет.

Князь с утра соберется беседовать с гонцом из Пскова – Дергачем Андреем Борисовичем. Старший сын князя сидит воеводою на Пскове, и там опять неспокойно. Князь с Дергачем устроятся в повалуше и будут пить, обсуждая дела и ругая Милославских, с самым влиятельным из которых, Иваном Даниловичем, князь чего-то не поделил. Непохоже, чтобы он, Свирь, им понадобился в это время.

Остается Федор. Ключевая фигура в завтрашней драме. Не он, правда, будет причиной того, что случится. С утра он будет прислуживать князю с Дергачем. Гилевщиков приведет Бакай. Федор увидит его, только когда толпа ворвется во двор. И князя за сараем будут кончать без него. Но нож в спину обороне вонзит Федор. Именно он, заметив Бакая, отворит двери в дом. И казну вскроет тоже он.

Естественно, ни тот, ни другой сегодня об этом даже не подозревают. Только волна восстания, взметнув донную муть и подхватив на гребень Бакая, включит пусковой механизм надвигающейся трагедии, походя плеснет грязной пеной во двор Мосальского, расставляя всех по своим местам. К счастью, то ужасное, что произойдет здесь завтра, Свиря уже не коснется. Теперь об этом можно было не думать. По сути дела, для него важно сейчас лишь одно: виделся ли сегодня Федор с Бакаем или нет.

Скоро должно было начать смеркаться, но солнце еще не село, и в маленьком оконце висел над затихшими, словно пригнувшимися улочками, размазывая в акварель четкую графику дня, теплый, влажно набухший от полутонов, неподвижный воздух. Сжав руками раскалывающуюся голову, Свирь пытался сосредоточиться на Федоре. Если Федор уже узнал о случившемся у Святого Георгия, то он отыграется на Свире сегодня. И тогда станет ясно, чего можно ожидать завтра. Если же он Бакая на видел, то к тому времени, как они встретятся, Свиря здесь уже не будет…

Дверь, заскрипев, отворилась, и в щель просунулась голова Тихона, постельничего князя.

– Савка! – позвал он. – Иди, боярин кличет.

Свирь слез с лавки. Этого он ждал. Богдан Романович принимал свояка, царского окольничего Чоглокова. Они сидели уже давно, и Свирь был готов, что, наконец, позовут и его. И вот – дождался.