Сергей Королев - Тайная история человечества

— Ну как? Утвердили?

Тот отчаянно махнул рукой:

— Оставили только акул и крокодилов. Все остальное под нож. Вымрут, и точка.

— Погоди. А птеродактиль?

— Выбирай, говорят, или авиация, или птеродактили. То и другое вместе не получается.

— И что же ты выбрал?

Парень мрачно ответил:

— Авиацию. Не быть же противником прогресса? Мы все понимаем… Но птеродактилей жалко. Знаешь, сколько я сил на один только клюв потратил?

На свое рабочее место я вернулся немного отдохнувшим, но гораздо более злым, чем ранее. Губач, а, губач, может, тебе твои нелепые уши в синий цвет покрасить? Вот конструкторы мандрилов своих питомцев не пожалели. Но я отмел эту мысль. Не согласуют. Зверюга окажется эволюционно бесперспективной. Самому к жертве не подкрасться и одновременно — прекрасная мишень для человеческих охотников. Медведей будут легко находить в зарослях по синим ушам и перестреляют всех до одного. Они и так наверняка многих перестреляют, пока не поумнеют.

Мдя-а-а… сколько же прекрасных животных, над которыми корпели и не дышали их творцы, укокошит неразумное человечество, пока не одумается и не спросит себя: а что мы натворили с планетой-прародительницей? И не предъявят ли за это счет те, кто над ней работал? Раз большинство людей будет верить в божественное начало, стало быть, они должны понимать, что каждый до конца стертый с лица Земли биологический вид — есть преступление против Высшего разума, который его туда поместил. Охота, циклы питания — это одно, тотальное уничтожение — совсем другое. Не вы конструировали игрушки, не вам их и ломать! Хм, впрочем, обычно бывает по-другому. Каждый из нас, конечно, эгоист, такова уж наша «божественная» (ха-ха!) природа.

Но специалисты прогнозируют, что эгоизм человечества превзойдет аналогичные чувства его создателей. Люди прочно уверуют в собственную исключительность и свою бесценность для… для… для кого бесценность, интересно? Кому вы такие нужны? Где та хваленая разумность, которой вы, конечно же, будете кичиться? И нечего кивать в сторону звериного начала, тем более что внутренне вы полагаете иначе. Думаете, вам случайно вручили религию (каждому народу) и наградили боязнью перед сверхъестественным? Это для того, чтобы страх перед богом хотя бы на время сдержал вас от животных поступков, дал построить развитое общество! До тех пор, пока реальный разум не придет на место базовых моделей поведения.

Ах, да, у вас же есть власть, которая поумнеет быстрее масс и поймет, как легко управлять толпой, что живет по законам инстинктов. Вас начнут пичкать тем, что было зашито в вас, чтобы обеспечить выживание виду. Секс, защита племени, стремление занять в стаде лучшее положение, и, конечно же, в ход пойдут наивысшие существа всех расцветок и форм. Такие методы прекрасно подходят власти, чтобы ослепить вроде бы пробудившееся общественное сознание. Оглупление индивидуальности в угоду стадным инстинктам. Надеюсь, Парвати и Апсу не попадут в разряды тех, чьими именами человеческие вожди станут прикрывать свои кровожадные позывы.

Я тряхнул головой и вернулся к медведю. Теперь он уже не показался мне таким безобразным. Не он, а венец природного творения в этот момент вызвал у меня наибольшую враждебность.

С обдуманным холодным спокойствием я задвинул шкалу агрессивности моего губача далеко за красную отметку. По крайней мере, медведь сможет за себя постоять. Пусть он будет для человека опасней тигра в местах, где ему предстоит обитать. Даром, что выглядит нелепо, зато характер заимел сквернее некуда.

Снова вызов. Это Парвати.

— Как ты? Работаешь? Готов сдавать проект?

— Почти закончил.

— Молодец. Знаешь, если хочешь, мы можем встретиться, сходить куда-нибудь.

Меня окатило теплом. Даже защипало где-то внутри, на духовном уровне. Мы расстались, потому что устали друг от друга. Она — от моего диктата, я — от ее покровительственного внимания и вечной готовности пожалеть. Вечной… В наших устах временные определения звучат нелепо.

— Ты никак не разочаруешься во мне? Стоит ли тратить время на неудачника?

Парва засмеялась:

— Время не имеет значения. И потом, ты вовсе не неудачник. Закончишь с медведем, направят на новую тему. Говорят, что один из азиатских пантеонов настолько раздался по численности, что его срочно необходимо структурировать. Нужен мастер по инвентаризации богов. По-моему, для тебя — самое то. Так что хватит унывать. Собирайся, я назначаю тебе свидание и желаю видеть своего возлюбленного бодрым. Выше нос, Кубера!

— Когда меня выпустят? — с ходу спросил Алексей. — Я что, арестован? К чему эти постоянные допросы и медицинские обследования?

— Добрый день, — улыбнулась психолог, присаживаясь за стол, — боюсь, что на все вопросы у меня нет ответов. Я с хорошими новостями, встречалась с вашими родителями, передают привет.

— Извините, сорвался, — смутился Алексей, — честно, уже пятый день сижу в этой комнате, как будто преступник какой опасный.

— Вы тоже поймите, ситуация сложилась очень… нестандартная, — ответила психолог, — без излишнего пафоса, но судьба всего мира на ниточке.

— Ладно, потерплю, — примирительно поднял руки Алексей. — Что вы хотели узнать? Я уже письменно всё изложил следователю.

— Ну, следователи, — фыркнула психолог, — им состав преступления подавай. А меня интересует история вашими глазами. Расскажите о том, как случилось замирание, своими словами. Поверьте, это очень важно. Не против, если я буду снимать показания с помощью датчиков? Это что-то типа электроэнцефалограммы.

— Попробую помочь, — пожал плечами Алексей, — я в тот день дома был, готовился к вступительному экзамену в МГУ, на философский. Вспоминаю сейчас, и снова дрожь берет…

В голове порядком перемешались в кашу суффиксы и даты, а с кухни доносился неземной аромат папиной стряпни. Он всегда любил готовить нечто сложное, когда у него случался выходной. По квартире витал запах баранины, от которого сложно было отвлечься. Но потом запахло уже горелым, и пришлось выйти на кухню. Из духовки тянуло дымом, а папа застыл рядом с ней в какой-то расслабленной позе.

— Шеф, спасай обед, подгорает мясо, — сказал я.

Он даже не повернулся и смотрел на стенку перед собой, словно замер. Мы в детстве часто играли с ним в игру «замри», иногда он и сейчас мог подурачиться.

Я выключил духовку и открыл дверцу, волна дыма и запах горелого мяса заполнили кухню.

— Ну все, пап, отомри, обед пришел в негодность, — сказал я.

Отец никак не реагировал. Взял его за руку и отвел от плиты, взгляд у него был устремлен в стену, а сам он двигался как механическая кукла. И все это при полной неподвижности лица, как у гипсовой маски. Мне стало до того жутко, что прошиб холодный пот. В такие игры отец раньше не играл. Потрогал пульс у него на руке — бьется. Дыхание есть. В голове вертелись всякие инфаркты и инсульты, но даже с моими слабыми познаниями в медицине я понимал, что здесь нечто другое.