Екатерина Годвер - Иволга будет летать

— Ну да, Белецкий. — Каляев криво усмехнулся. — А суеверия — старый путь познания, и Белый Дракон с ними, со всеми скептиками и перестраховщиками: не сожрет, так подавится! Наверное, вы надеетесь, что шатрангское безумие заразно, Валя. Но у меня хороший иммунитет.

Абрамцева улыбнулась.

— Про новый путь развития — не мои слова: Дениса. Он всегда полагал наши искины таким же детищем прогресса, как любые другие современные машины, и ни минуты не беспокоился по поводу их гипотетического интеллектуального главенства. В кои-то веки я с ним согласна.

«И где сейчас Денис?» — читалось в глазах Каляева; но ему хватило такта оставить эту мысль при себе.

Он вылез из электромобиля и помог выйти Абрамцевой, с интересом оглядел двухэтажный домик, с виду ничем не отличавшийся от других на той же улице. Перед тем, как сесть обратно в машину, по-дружески протянул руку:

— Спасибо за откровенность и за разговор, Валя.

Она улыбнулась, пожав крепкую костлявую ладонь:

— Увидимся завтра.

Электромобиль укатил прочь.

Абрамцева дождалась, пока он скроется за поворотом, потом постояла еще немного на парковочной площадке. В поселке было пусто и тихо: все либо сидели по домам, либо, несмотря на поздний час, оставались на Дармыне. Над джантперерабатывающим заводом на горизонте облака переливались в лучах прожекторов от синего к серо-фиолетовому. На всем необъятном небосводе горел десяток крохотных и тусклых, едва различимых «звезд» — навигационных спутников с мощными отражателями, вращавшихся на низких орбитах.

Когда-то — незадолго до свадьбы — она подолгу рассматривала сделанные Абрамцевым с орбиты снимки звездного неба и придумывала названия созвездиям, на манер того, как люди это делали на Земле. Но сейчас те выдумки казались пошлой глупостью.

Абрамцева медленно, преодолевая неохоту, пошла к дому. Въедливый техинспектор был неважной таблеткой от одиночества, хотя бы ввиду длинного списка возможных побочных эффектов — и все же она на минуту пожалела, что не пригласила его зайти на чашку чая.

Простенький искин-«домовой» включил свет и приветствовал ее затейливой мелодией; он не был оборудован эмоциональным модулем или чем-то подобным.

— Надо будет попросить Игоря тебя доработать. — Вслух сказала Абрамцева, бросив сумку на тумбу и присоединяя портативный коммуникатор к домашней системе. — Хотя, тогда тебе здесь станет скучно. Может, лучше завести собаку, как думаешь? Или кота?

Искин мигал лампочками, ожидая указаний. Абрамцев любил собак и кошек, но считал, что они вносят в жизнь слишком много беспорядка. Поэтому у него дома никогда не было животных.

У Давыдова на Земле — он рассказывал — давно, в детстве жил пес, большой и лохматый сенбернар. Потом, когда он умер от старости, родители завели нового щенка, но тот скоро погиб под автомобилем, а Давыдов уехал из дома учиться — и ему стало не до зверья.

Дождавшись полной загрузки системы, Абрамцева сразу взялась за коммуникатор — но обычной спутниковой связи с Хан-Араком не было. Она попыталась вызвать Смирнова, у которого был доступ к военным каналам — но и тот оказался вне доступа: электронный секретарь просил перезвонить позже.

Выругавшись, Абрамцева набрала Белецкому, который собирался дежурить до полуночи. Сигнал проходил, но вызов никто не принимал: инженер по обыкновению забыл аппарат где-то у себя в кабинете, а сам ушел на стенды или к Смирнову.

— Да чтоб тебя Дракон! — Абрамцева прервала вызов и швырнула пальто мимо вешалки, несколько раз глубоко вдохнула, пытаясь успокоиться.

— Ваш чай остывает, — нарочито обиженным тоном произнес «домовой».

«Уже пятый раз», — подумала Абрамцева. — «Когда же я заранее вспомню изменить программу».

Эта программа была задана Денисом — сразу, как только кто-то из хозяев входит в дом, заварить чая; в дурном настроении он мог пить чай полулитровыми кружками, подливая в него бренди. Тогда как Абрамцева предпочитала кофе — и, если возвращалась первой, заваривала себе его сама, а искин по возвращении хозяина утилизировал остывшую порцию и готовил новую.

Но уже пятый вечер подряд Абрамцева шла на кухню — и ей тошно делалось от того, что надо выплеснуть еще горячий, приятно пахнущий чабрецом чай в раковину. Она брала кружку, на Абрамцевский манер подливала в нее бренди и устраивалась в гостиной перед головизором…

По главному каналу передавали региональные новости: коррупционный скандал в общественном совете, протесты экологов против эксплуатации катеров ТКТ-5. Про аварию Иволги не было ни слова — что, впрочем, означало лишь, что установленная Смирновым секретность пока держится. И что Каляев по-прежнему сохраняет инкогнито.

Абрамцева усмехнулась.

Пока общественники рвали друг другу глотки, неприметный человек, одно сообщение которого «куда надо» могло разом вышибить из кресел половину регионального правительства, пил с ней вино и делился опасениями о механическом боге — от этой мысли ее настроение чуть поднялось; но ненадолго. Она задумалась о том, куда и зачем Каляев отправился теперь — чутье подсказывало ей, что не отсыпаться не в гостиничный номер — и вновь пожалела о том, что не задержала его подольше.

Абрамцева пролистала каналы, остановилась на каком-то старом фильме и попыталась вникнуть в сюжет — но отдельные сцены рассыпались бисером с перетершейся нити; внутри росла и крепла тревога.

Пока Абрамцева тщетно пыталась развлечь себя головизором, Игорь Белецкий — в самом деле оставивший портативный коммуникатор в кабинете — расхаживал взад-вперед по галерее над зимним садом, соединявшей административный корпус с научным. Лицо инженера застыло, словно маска, губы были плотно сжаты, но руки будто жили своей жизнью: размашисто жестикулируя, он спорил с кем-то невидимым.

— Игорь Дмитриевич. — Каляев подошел к Белецкому со спины. — Что вы сделали?

Тот вздрогнул, обернулся; глаза его расширились, когда он узнал инспектора.

— Давайте начистоту, Игорь Дмитриевич. — Каляев заложил руки за спину. — Не будем делать вид, что вы не поняли вопроса: все вы поняли… Позвольте, я начну, а вы прервете меня, если я начну нести чепуху. — Он слегка улыбнулся. — Итак. Вы сами сейчас ни в чем не уверены, сомневаетесь в причинно-следственных связях. Поэтому не спите и не работаете, а мечетесь тут, жуете в мыслях жвачку. Незадолго до сегодняшнего дня вы сделали что-то с экспериментальным искином. Думаю, ничего серьезного или выходящего за рамки закона — но что-то, в чем вам неловко признаться, и что, как вы теперь подозреваете, может иметь отношение к причинам сегодняшней аварии. А может и не иметь. Вы не уверены, но уже назначили себя виноватым, и оттого у вас все валится из рук: вы даже прячетесь тут от полковника Смирнова… Или от Вали Абрамцевой? Скорее всего, от обоих. И от меня — но я, как видите, вас нашел. Так что вы сделали, Игорь Дмитриевич? Или, наоборот — не сделали?