Екатерина Годвер - Иволга будет летать

Лицо инженера побелело, как полотно; он — теперь Каляев был полностью уверен — действительно умалчивал о чем-то, что считал важным. Чувство вины почти заставило его заговорить; но в последнее мгновение, когда он уже готов был открыть рот, лицо его вдруг страшно дернулось: какое-то новое, более весомое соображение посетило его голову.

— Идите к черту, — внятно, безо всякого, сказал Белецкий, развернулся и пошел по галерее прочь.

Каляев догнал его.

— Ваша лаборатория в другой стороне, Игорь Дмитриевич. А ваше признание может помочь и сбережет всем кучу нервных клеток. Прежде всего, вам же самому.

Белецкий закусил губу и ускорил шаг.

— Да постойте же вы, чудак-человек! — Каляев остановил его, ухватив за плечо, и развернул к себе. — Я не враг вам. Я не собираюсь засадить вас или вашего Всеволода Яковлевича в тюрьму. Просто помогите мне во всем разобраться.

— Какого дьявола здесь происходит!? — Зычный бас Смирнова прокатился по галерее: полковник появился в дверях перехода со стороны административного корпуса и, тяжело ступая, направился к ним. Белецкий выдернул руку и отшатнулся, вцепившись в перила галереи, как в спасательный круг.

— Каляев! Что вы себе позволяете?! — рявкнул Смирнов. — У нас режимный объект: в такой час никому, кроме дежурных, не позволено здесь находиться!

Каляев отступил назад и смиренно улыбнулся.

— Простите, Всеволод Яковлевич. Заплутал. И как раз спрашивал у Игоря Дмитриевича дорогу… — Каляев вопросительно взглянул на Белецкого. Тот быстро кивнул, окончательно подтверждая все подозрения.

— Дорогу спросите у охранника за дверью галереи: он вас проводит, — прорычал Смирнов. — Игорь! — Теперь он переключился на инженера. — Я уже полчаса тебя ищу! Неужели так сложно носить с собой комм?

— Простите, — пробормотал Белецкий.

— «Простите, забыл» — как внучка моя, ей богу! — Смирнов вздохнул. — Куда тебе «неуд» ставить — на лбу написать? Может, проволокой к запястью тебе его примотать, коммуникатор этот?

Каляев, сдержав смешок, поспешил ретироваться, пока внимание полковника вновь не обратилось на него.

Разговор вышел не столь результативным, как он надеялся, но и не совсем бестолковым. По остервенелому упорству, с каким отмалчивался инженер, было ясно — он защищает не себя, но кого-то другого: так родители — отчаянно и зло, досадуя на самих себя — защищали детей, даже зная, что те серьезно провинились. А Белецкий — Каляев готов был поспорить на ящик хорошего бренди — защищал Иволгу. Не только от Каляева, но и от Смирнова, и от всего мира.

Но из-за чего он был так уверен, что она нуждается в защите? Это еще предстояло выяснить.

Зайдя вперед полковника в свой кабинет при лаборатории, Белецкий первым делом попытался задвинуть переполненную корзину для мусора под стол. Корзина опрокинулась: изорванные и скомканные листы вместе с банками энергетических коктейлей раскатились по полу.

Смирнов удивился: Белецкий любил работать на бумаге, но, обычно, ненужные распечатки валялись по лаборатории, как попало, а корзина стояла пустой. Игнорируя протесты инженера, Смирнов поднял ближайший лист, разгладил на столе и стал читать; затем, кряхтя, нагнулся за следующим и прочел и его тоже.

Содержание было почти единообразно: заголовок — «Докладная», адресат — «полковник Смирнов В.Я.» и несколько строк, обрывавшихся на середине. Белецкий стоял, повесив голову.

— Игорь, что это еще за белиберда? — Смирнов был настолько изумлен, что даже не рассердился. — Зачем тебе самому себя обвинять в сбое алгоритма пространственной ориентации искина? Когда мы оба и каждый человек в лаборатории знает, что ты никакого незадокументированного тестирования на устойчивость к ошибкам на самом деле не проводил. Обычное техобслуживание, а вечером тебя в лаборатории вообще не было — ты до ночи занимался с моей Машкой-двоешницей математикой и потом поехал домой.

— Не каждый, Всеволод Яковлевич. Только мы с вами и Машка, но она умеет хранить секреты. — Белецкий мрачно взглянул на Смирнова. — Вы не хуже меня п-понимаете: чтобы Иволга в обозримом будущем была вновь допущена к полетам, у аварии должна быть убедительно доказанная причина. И не абы какая, а уважительная : «человеческий фактор», повторения которого можно избежать. Если расследование не п-придет ни к какому определенному выводу — я готов объявить себя таким фактором: это необходимо. Только нужно подобрать формулировки. И задним числом сделать все акты.

— Будь любезен: выкинь это в мусоросжигатель, сегодня же, и больше не занимайся чепухой. — Смирнов махнул разглаженными записками перед лицом инженера и в два движения разорвал их. — Имей терпение! Мы выясним настоящую причину и убедительно докажем инспектору, что она настоящая. И он вынужден будет признать ее уважительной , потому что, как ни обидно за Дениса, причина эта — наверняка человеческий фактор. Иного варианта просто нет. Так ведь, Игорь?

— Так, — согласился Белецкий.

Если в его ответе и прозвучало сомнение, Смирнов слишком устал, чтобы это заметить.

Выяснив в следующую четверть часа у инженера все, что собирался, полковник Смирнов вернулся к себе в кабинет. Там он еще раз запросил метеосводки, после чего отправил приказ на Хан-Арак и вызвал по комму Абрамцеву.

— В горах кое-где по-прежнему штормит, так что я отложил вылет до утра. — Смирнов отчески улыбнулся нечеткому изображению на экране. — Нечего смерть дразнить.

— Спасибо, Всеволод Яковлевич! — Ее лицо расплылось в ответной улыбке.

— Ложись, отдыхай, Валя.

— Да, конечно… Вы бы тоже заканчивали, Всеволод Яковлевич. Что-то вы неважно выглядите, — с беспокойством сказала Абрамцева.

— Так это у тебя там аппарат плохой. — Смирнов постучал по видеокамере. — Чепуху показывает. Ну, рассказывай: как тебе наш высокий гость?

— На первый взгляд, он хамоват и настырен, как любой психолог-дилетант. Но есть проблема. — Абрамцева нахмурилась. — Никакой он не дилетант. Умен настолько же, насколько хитер. Лучше бы нам с ним не ссориться.

— Думаешь, получится?

— Вряд ли. — Абрамцева вздохнула. — Но я попробую.

Смирнов попрощался с ней, приказал электронному секретарю закрыть кабинет и поднялся в резервную служебную квартиру на последнем этаже корпуса; ехать домой в поселок уже не было сил.

Несмотря на усталость и принятое снотворное, заснуть ему удалось не сразу. подкрашенная слабым светом ночника темнота давила на грудь и отзывалась болью в спине, щекочущим холодом пробиралась под шерстяное одеяло. Что-то недоброе происходило вокруг — и он, Смирнов, должен был понять, разобраться, пока не случилось страшное. Такое чувство иногда приходило к нему в детстве и затем исчезало без последствий, но теперь темнота шептала ему, что он так легко не отделается; шептала осиплым старческим голосом, до дрожи похожим на его собственный.