Любовь Алферова - Хрустальная медуза [антология]

Да, поэт сказал: “Мы дети Галактики, но самое главное — мы дети твои, дорогая Земля!” Только очень важно, как это понимать — Земля!

Быть может, лишь тогда, когда мы по-настоящему ощущаем себя детьми нашей родной Земли — малой крупицы мироздания, для нас особый смысл приобретают слова: замыслить, осуществить и — идти дальше!

Говорят мыслители:

К. Саймак: “Вся история человечества — погоня за невозможным”.

Плиний Старший: “Как много дел считалось невозможными, пока они не были осуществлены”.

Гораций: “Нет ничего невозможного для людей”.

К. Э. Циолковский: “Невозможное сегодня станет возможным завтра”.

К. А. Тимирязев: “Никто так не ошибается в своих предсказаниях, как пророки ограниченности человеческого знания”.

Дж. К. Кендрю: “Развитие науки — революционный, диалектический процесс”.

Д. И. Менделеев: “Границ научному познанию и предсказанию предвидеть невозможно”.

М. Фарадей: “Наука выигрывает, когда ее крылья раскованы фантазией”.

М. Горький: “Нет фантазии, которую воля и разум людей не могли бы превратить в действительность”.

В. И. Ленин: “Фантазия есть качество величайшей ценности…” “…нелепо отрицать роль фантазии и в самой строгой науке”. “Без мечты человек превращается в животное. Мечты двигают прогресс”. “…первая потребность человеческого воображения”

Итак, представляем на суд читателей новый сборник произведений фантастов Латвии. В первом сборнике участвовало девять авторов: в нынешнем — девятнадцать. Есть среди них и опытные писатели, есть и дебютанты. Сколько авторов дадут свои произведения для третьей книги, которая постепенно уже складывается? Конечно, количество — не самый главный показатель.

Качество — да! Но о качестве судить читателям.

И тем не менее — количество…

Это — показатель спроса.

Это — показатель интереса.

Это, наконец, показатель любви, пристрастия писателей и читателей к вызывавшему — и вызывающему до сих пор! — многочисленные споры жанру.

Это — показатель неиссякаемого желания утолить жажду необычного, таинственного, сказочного, о чем тоскует человек в наш сугубо технический век.

Это — показатель тяги к фантастике как провозвестнице нового.

А “Стремление к новому, — как сказал Стендаль, — есть первая потребность человеческого воображения”.

Б.Семенова

После нас никому так и не дано было выйти из гиперпространства в том удивительном закоулке Вселенной.

Валерий — единственный мой свидетель — столь сейчас далеко, что в ближайшие два-три столетия мы не увидимся… Многие уже сомневаются, что все было действительно так, что это — не плод навязчивых мыслей, не следствие чудовищных перегрузок…

Прошло столько лет, а я, как бесценную память, храню твои звездные доспехи. О, как хотелось бы верить, что будет день, когда в развороте пространства я снова увижу тебя…

Наш грузовоз шел к Земле с трюмами, полными тираналина — ценного и очень взрывоопасного груза.

Это было в те времена, когда несущая корабли материя — концентратор пространства — у физиков с лириками вычурно прозывалась “каприз”, а на флоте у нас — романтическим древним словом “керосин”.

Так вот, когда мы пошли к Земле, “керосина” на борту корабля было ровно столько, чтобы сняться с базы, уйти в гиперпространство, одним махом проколоть расстояние в тысячи световых лёт и, выйдя около нашей системы, опуститься на Землю.

Порядок этот был отработан и считался надежным… насколько могло считаться надежным любое дело в такой сюрпризообильной стихии, как космос… Если изредка все же случалось, что корабли выходили не там, где было намечено, и оказывались вне обитаемой зоны, их уже никогда больше не видели.

Я вглядывался в искрящуюся черноту. Мне казалось — она была холоднее обычного, разряженнее и враждебнее.

Рядом, за штурманским пультом сидел Валерий. Я повернул голову и поймал его растерянный взгляд.

Совсем молод, — год как из астрошколы. Наверно думает, ошибка в расчетах. Я встал с кресла. Сказал:

— Никто тут не виноват. Споткнулись о какую-то кочку. Разве все предусмотришь? Ну-ка, дай нахождение.

— Какой теперь смысл?! — удивился Валерий.

— Еще какой! — я отвернулся к экрану. Сейчас имело смысл все, что могло занять этого мальчика. Пока жизнь не войдет в колею, у него не должно оставаться времени для раздумий.

Он серьезно принялся за расчеты. Мне показалась, даже слишком серьезно. Я подумал: уж не морочит ли он мне голову своей скрупулезностью?

— Готово! — сказал Валерий. — Мы здесь! — Он совместил указатель космопривязчика с крошечной искрой на объемном планшете. Мы находились возле одной из периферийных систем галактики. Этот район был известен только на звездном уровне.

— Доложить координаты в астроцентр? — спросил Валерий. Собственно говоря, ему полагалось это сделать, не спрашивая разрешения. Но теперь, когда мы оба точно знали, что от Земли нас отделяют тысячи световых лет, выполнение этой формальности выглядело бы неуместной шуткой.

— Не трудись, — сказал я, — давай оглядимся.

Валерий включил обзор. Торопиться было некуда. Я разглядывал небо. Вернее, делал вид, что разглядываю.

Я думал о парне. Я знал, что он во всем полагается на меня… и сейчас ждет моего решения. Я должен был ему сказать, что он никогда больше не увидит Земли и Солнца. Любое мое решение будет как приговор. Поэтому я ничего не решил. Но спросил: — Что будем делать?

Кажется, он был удивлен, что придется взять на себя часть ответственности. Но я-то знал, это — полезная тяжесть, способная приглушить самые мрачные мысли.

Лицо его вытянулось, заострилось: человек думал — пусть подумает.

Сам я поудобнее уселся в кресле и улыбнулся звездам.

Они больше не были для меня просто ориентирами.

Звезды собирались вокруг, будто устраивались на трибунах гигантской арены. В ближайшее время им предстояло стать свидетелями нашего финиша. Не часто конец бывает так отчетливо предрешен. Быть может, для звезд эти маленькие трагикомические спектакли — единственная отдушина в безмолвном мире, для которого смерть и жизнь — два состояния, отличающиеся лишь разностью температур.