Виктор Сапарин - Забытый Полдень

— У вас, — сказал Гребнёв, — рука художника работает отдельно от мысли конструктора. Дайте-ка я… — Он сел за Костин стол, минут пять подумал и быстро набросал силуэт башни.

— Ну как?

— Ничего… — Костя критически оглядел набросок. — Вы знаете, мне даже нравится. Но как отнесутся к этому чертёжные роботы?

— А вы отдайте им!

Машина, к явному удивлению Кости, вычертила нечто очень близкое к рисунку Гребнёва. Тот ещё подумал, кое-что изменил и опять отдал машине. Теперь работа Гребнёва и машины совпала.

— Я никогда не буду конструктором, — огорчился Костя. — Удивительно, как вы скоро справились с делом!

Гребнёв рассмеялся.

— Я пользовался вашими готовыми рисунками. Иначе я провозился бы неделю. Знаете, мне иногда кажется, что мы с вами вдвоём составляем одного идеального конструктора. Так что не отчаивайтесь вы, половинка!

Вскоре Гребнёв сделал ещё одно открытие: его новый практикант собирался написать большую настоящую картину. Он хотел изобразить молодёжь Великой Эпохи, неповторимого периода в истории человечества, когда закладывались первые камни коммунизма.

— Понимаете: всё должно быть просто. Героические люди — это люди, которые просто делают великое дело.

Костя добавил, что ему недостаёт одного важного условия. Однако не художественного мастерства, как думал Гребнёв, — по-видимому, Костя в своих способностях не сомневался, — а, как выяснилось, совсем другого.

— Участия в каком-нибудь большом деле, — сказал Костя.

«Удивительно это стремление молодёжи к великим делам, — подумал Гребнёв. — Кто же, спрашивается, будет заниматься делами повседневными, которых ещё немало на нашей планете?»

— Ну, великого дела я вам обещать не могу, — сказал он. — Но станция для Венеры, вся, с потрохами, должна стоять на полигоне ровно через два с половиной месяца. Какой-никакой, пусть прозаический, но всё-таки труд!

Костя разочарованно махнул рукой.

Постепенно бюро изменяло свой облик. Пяток новых, изящных и быстродействующих машин, работающих без чертежей, заменил штук сорок роботов, корпевших над листами ватмана. В помещении стало свободнее.

На долю Гребнёва и Кости осталась теперь почти чисто творческая деятельность. Работа стала более напряжённой: отпали паузы, передышки, невольные секунды отдыха, когда мозг занят машинальным ходом мысли или привычными умозаключениями. Зато проектирование быстро продвинулось вперёд. Они работали только по три-четыре часа по утрам, на свежую голову — и всё же станция была готова за два недели до срока.

Последние дни, как заметил Гребнёв, практикант был поглощён ещё чем-то, кроме работы в бюро. Иногда он в полном самозабвении чертил, именно чертил совершенно фантастические конструкции, которые при проверке их машинами оказывались никуда не годными. Тогда Костя отбрасывал чертежи в сторону, морщился и накидывался на текущую работу, как бы стараясь наверстать упущенное время.

Иногда он, отложив в сторону чертежи, рисовал что-то, а потом вздыхал и снова принимался за работу. Чаще всего на рисунках была девушка, уже знакомая Гребнёву, та самая, что вызвала в своё время такое возмущение у Мищенко. Гребнёву показалось, что в лице её по сравнению с первым профилем из, пластилита происходят какие-то изменения.

Взгляд стал как будто серьёзнее. На некоторых рисунках девушка словно впервые задумалась над чем-то. Гребнёв, естественно, ни о чём не спрашивал Костю: мало ли какие вопросы волнуют современных юношей и девушек.

Однажды Костя пришёл весёлый, брызжущий бодростью, как ионный душ. Он шутил и смеялся целый день и наработал такую уйму дел, что удивил даже Гребнёва, видавшего виды, и не совершил ни одного самомалейшего промаха. Всё, что выходило из его рук, машины принимали с полным одобрением, словно и им нравилось иметь дело с таким весёлым конструктором. С таким подъёмом практикант проработал три дня. Потом он ходил увядший и растерянный, упавший духом и работал механически. Прошло несколько дней, и он пришёл тихий, серьёзный, словно повзрослевший. Работал не менее производительно, чем в дни подъёма, но молча, с каким-то внутренним упорством, точно, стиснув зубы. И опять всё, что он делал, было безукоризненным с чисто профессиональной стороны.

«Кажется, из малого, будет толк», — подумал Гребнёв.

Краны, двигавшиеся по ровному бетонированному полю, держали в своих руках странные предметы, похожие то на перевёрнутые зонтики, то на ежей, иглы которых покрыты блестящей обмоткой.

Из толстой трубы, соединённой со сверкающим резервуаром на краю полигона, расходились веером трубы потоньше.

«Автошпаргалка» — так в просторечии именовался этот умный механизм — ячеистый шар, напоминающий увеличенный глаз пчелы, с рожками антенн, на высокой подставке, — следила за тем, чтобы всё делалось как надо. Прибор отдавал распоряжения кранам с магнитами и автоматическим вентилям и выслушивал их короткие рапорты.

Люди — их было всего трое: Гребнёв, Мищенко и Костя — ждали, когда будет закончена черновая подготовительная работа: Гребнёв и Мищенко спокойно, Костя с нетерпением.

Наконец автомат доложил: «Всё готово».

Мищенко поднёс к губам микрофон.

— Приготовиться, — скомандовал он.

И хотя Мищенко отлично знал, с чего должно начаться, «автошпаргалка» тут же прокомментировала:

«Выдувается центральный блок».

Из отростка трубы в середине поля стала выдуваться капля размером с двухэтажный дом. Сначала она была круглой, как футбольный мяч. Через несколько минут, расширившись, осела и походила теперь на исполинскую тыкву. Краны подошли к ней со всех сторон, нацелились своими зонтиками и ежами, затем начали отступать. Масса, выдутая в огромный полупрозрачный пузырь, потянулась за ними. Словно растягиваемая невидимыми руками, она разлезалась во все стороны, не касаясь кранов.

Наконец пузырь приобрёл очертания низкого здания округлой формы с куполообразной крышей и несколькими отростками по бокам. Дом-пузырь висел в воздухе. Механические ножницы отрезали его от трубы, та уползла на своих коротких ножках, и здание легло на землю.

— Ну, что же, идёт как надо, — сказал Мищенко. — Пустим всё разом?

Гребнёв кивнул. Мищенко отдал распоряжение.

И тут Костя увидел необычную картину. В разных концах поля из отверстий труб стали выдуваться пузыри, они росли, словно грибы дождевики при ускоренной киносъёмке. Одни походили формой на огурец, другие своими очертаниями напоминали звезду с тупыми лучами, третьи — просто отрезок толстой колбасы. Из трубы рядом с первым выдутым зданием полез вверх полупрозрачный конус, он всё вытягивался и вытягивался, наливался в боках, пока не превратился в башню — точное подобие рисунка, сделанного когда-то Костей и исправленного Гребнёвым.