Автор неизвестен - Путешествие капитана Самуила Брунта в Каклогалинию, или землю петухов, а оттуда в Луну

Между тем, как я сие говорил, вдруг прискакал ко мне один человек и хотел меня изрубить; однако сколь скоро Лунный обитатель махнул ему рукою, то он вдруг исчез. «Не опасайся ничего сей тени, — сказал он мне, — это души жителей вашего света, отделившиеся сном от своих телес и собравшиеся опять здесь; они в то краткое время, которое им здесь быть можно, подражают своим господствующим страстям и испытывают все то несчастье, которого они на земле страшатся. Посмотри, — сказал он, — там идет злодей на виселицу; и душа его ощущает такое мучение, как будто бы приговор действительно совершается. Любовь наша обязывает нас, видя таковые мнимые несчастья, прогонять души в их телеса, что делаем единым движением руки; после чего мучащийся во сне тотчас просыпается. Мы можем их и у себя удерживать посредством данной Лунным жителям силы; и как иногда весьма забавны бывают, то часто употребляем их к нашему увеселению, а сие-то самое есть причиною долгого их сна, который дня два, или три, а иногда и несколько недель продолжается, что кажется вашему свету толь удивительно. Души ваших нечистых во сне погруженных людей не возлетают никогда выше среднего неба. Но теперь уже время отвести вас в наше жилище, где к угощению вашему всевозможное приложено будет старание; но скажи нам, каким искусством выучил ты своих птиц говорить и где ты таких больших нашел?»

На то сказал я ему, что то разумные твари, и что теперь не допускает время рассказать ему их историю подробно. По сем представил он меня прочим Лунным жителям, и Каклогаляне по моей просьбе были очень хорошо приняты, хотя они и почитали их весьма презренными птицами. Волатилио удивлялся тому немало, ибо прежде и он почитал меня уродом. Когда шли мы к дому, то один из Селенитов (Лунных жителей) говорил мне на Гишпанском языке, с природным сему народу человеколюбием и важностью, так:

«Государь мой! я вас почитаю за самого честного и разумного человека, когда ты в наш свет нашел путь, и толико имел мужества, чтобы толь великое предприять путешествие; ибо нам известно, что прежде тебя никто из смертных не отважился на толь смелое дело или, по крайней мере, никто не имел столь счастливого в том окончания, хотя я и читал все глупости Доминиция Гонзалеца. Сколько ты здесь жить ни будешь, всегда увидишь наше к тебе особливое почтение, приличествующее толь великим достоинствам; и мы всевозможные прилагать станем старания, чтобы достиг ты до своего намерения, которое, как я думаю, ничто иное основанием имеет, как только, чтобы приобресть еще большие познания».

Я благодарил его чувствительнейшим образом за сию мне им оказанную благосклонность и сказал при том, что я не стою приписуемой им мне похвалы, и что, любя всегда истину, не могу сокрыть от него настоящей причины, принудившей меня предпринять то, чего исполнение самому мне невозможным казалось и на что покусился я против моей воли; но что, когда судьба сверх моего чаяния привела меня в сей земной Рай, почту себя счастливейшим человеком, ежели позволено мне будет сделать некоторые вопросы, к которым побуждает меня единственно мое любопытство.

Он отвечал мне, что ничего, что бы я знать ни захотел, от меня скрыто не будет. Мы прибыли к дому, который был расположен весьма порядочно и великолепно. Мы сели в одном зале, и тот, который говорил со мною по-Аглински, хотел знать причины моего путешествия, которые я ему, сократив сколько можно, рассказал, и потом изъяснил ему мою грамоту.

Он чрезмерно удивился, слыша объявляемое мною о Каклогалянах, и сказал мне, что если б повествование мое не было основано на очевидных доказательствах, то бы, конечно, почли они все сие за враки сумасшедшего или, по крайней мере, за бредни в жестокой горячке лежащего человека.

«Я вижу, — сказал он потом, — что ты спать хочешь; итак, поди с разумными твоими птицами на покой, а я между тем расскажу моим соотчичам на природном нашем языке слышанную мною от тебя удивления достойную повесть».

И в самом деле, всем нам очень спать хотелось, почему предложение его приняли с удовольствием. Нам всем, как Каклогалянам, так и мне, приготовлены были особливые и толь мягкие постели, притом в толь приятно убранных комнатах, что мне казалось, будто лежал на самом воздухе. Как мы проснулись, то Селениты пришли ко мне в комнату и говорили мне, что уже время приять пищу, и что для моих товарищей приказано принести всяких семян, а я могу ужинать с ними вместе.

«Как! — сказал я нашему Аглинскому толмачу, — разве вы ужинаете днем?» «Ты заблуждаешься, — отвечал он мне, — теперь ночь; мир ваш, против которого расположена наша гемисфера, делает толь сильное отражение солнечного света, что заблуждение твое извинительно». «Откуда же, — спросил я, — получают свет живущие на другой гемисфере?» «От планет», — отвечал он.

По сем пошли мы в зал, где, выслушав одну песнь, сели за стол, на котором было премножество всякого рода салатов и плодов.

«Теперь, — сказал Селенит, — должны вы благосклонно принять то, что мы для вас приуготовить можем, и которое состоит только в том, что земля сама собою производит. Кроме сего, не можем вас ничем потчевать, потому что у нас за ужаснейшее и неслыханное дело почитается питаться жизнь имеющим. Я надеюсь, что и ты с нами в том согласишься, а особливо, когда у нас плоды гораздо лучше ваших, и никогда не приедаются». Я, в самом деле, справедливость того приметил, и мясо так мне омерзело, что я об нем не мог и вспомнить.

Мы пили вкуснейшее вино, которое они из виноградных кистей в стаканы выдавливали и которое никакой боли не причиняло. После же ужина говорил мне Лунный житель так:

«Я объявил моим приятелям, коих ты здесь видишь и кои приехали ко мне на несколько дней, как содержание письма Каклогалянского Государя, так и причины, побудившие его восстановить коммерцию между обоими мирами; мы все вместе пойдем ко двору нашего Государя, хотя в самом деле и не имеем мы над собою правителя, да и нужды в том никакой не предвидим. Ибо мы оказываемое вами вашему Государю почтение отдаем старейшему из нас, как имеющему ближайшую надежду к вечному блаженству.

Но, чтобы дать тебе некоторое понятие о сем мире и о жителях оного, то должен ты знать, что люди у нас одарены душою и духом. Душа есть хранилище духа, так как тело есть хранилище души. Когда сии последние существа разлучатся, то тело превращается в землю, а душа добродетельного прилетает в сию планету. Мы живем здесь, — продолжал он, — в полном удовольствии и счастливейшем состоянии, которое, однако ж, ни мало не может сравниться с тем, которого ожидаем мы по нашем воскрешении, и столь же усердно оного желаем, сколько вы оного убегать кажетесь. Мы ничего того не забываем, что случилось, когда мы, будучи еще соединены с нашим телом, были жителями вашего мира; и ничто более не приносит нам прискорбия, как только напоминовение нашей неблагодарности ко предвечному милосердию во время павшего жития между вами; но великий Создатель мира умеряет сие наше прискорбие, взирая на искреннее наше раскаяние.