Николай Бойков - Залив белого призрака

— Как это? Зачем?

— Чтобы правила не учить и ошибок в диктанте не делать — молоко или малако? Как пишется?

— Тогда вообще ручек и чернил не будет, — Колюнчик выпучил глаза для убедительности, — тогда телефон запоминать будет, сразу печатать на печатной машинке без ошибок, как автомат строчит: та-та-та… Двойки некому ставить будет! Козы отдельно, а молоко отдельно.

— А журнал судовой писать надо? Или можно без судового журнала? Молчишь? То-то же. Коз и коров вообще не будет — кто их в ракету пустит? Где им сена набрать на весь полёт? Легче эти слова забыть, а новые придумать. — Славка даже вспотел, так трудно далась ему эта речь. Он, казалось, и сам поверил, продолжая, — например — масложир, мукомол… Корабль и ракета — одно и то же.

— А мухомор тогда что обозначает — мух или грибы? Мухи в космосе нужны будут, командир?

— На мухах учатся людей лечить, учительница в школе говорила. Они быстро умирают, потому что.

— А на том, что долго живёт, не лечат?

— Быстро умирает, значит, быстро живёт, — вмешалась Женька. — Ящерица — быстрая, хвост у неё «есть — нет, есть — нет».

— А краб, если его за клешню поймать, клешню сбросит и убежит.

— А как ему без клешни?

— А у него запасная есть. И панцирь запасной бывает.

— А змея может шкуру менять — заплетётся между деревьями и из старой шкуры вылезет.

— Новая шкура — понятно, а клешня с панцирем?

— Новые вырастают, как листики на дереве, — ответил за всех и всем Колька. — Или где-то лежат в рюкзаке, как парашют у лётчика.

— А медицинская сумка есть у него, с таблетками?

Все смотрели на командира-брата-капитана-сэра, но он произнёс неожиданное:

— В Космосе лекарства не нужны. Космонавтам всё внутри меняют на электрические приборы с лампочками: сердце было с кулачок, а будет как горошина, мышцы были как шары, а будут струночки, сам был ростом как отец, а будет как кузнечик…

— Правда? Слава, а зачем?

— Чтобы в кабине поместиться и в полёте не болеть.

— Ты где это читал?

— Я сам придумал. Как в подводной лодке — все ростом 150 см, тоненькие, чтобы в люк проскакивать.

— Ага, подводникам, чтобы зубы не болели под водой, меняют зубы на железные! Сама видела. Каку нашего папки, когда песни поёт, скажи, брат.

— А водолазу надевают шлем на голову, чтобы он не видел акул и не мог испугаться…

— Водолазы ничего не бояться, потому что их сразу в скафандры упаковывают…

— Если нужно водолаза заменить, его, как косточку из вишни, вынули и…

Стоп! Опять доктор достает меня вопросом: — вы опять вспомнил слово «вишня». Когда это было? — Легче проснуться, чем ответить.

Но память не отпускает так сразу, я медленно просыпаюсь, я медленно выхожу из своего детства, пытаясь досмотреть и дослушать… Опять проваливаюсь, как подводная лодка в бездну…

— Командир, — говорит Колюнчик, — я вот подумал: если у меня всегда за диктант двойка, так может это не потому вовсе, что я ваших правил не знаю, а потому, что я очень талантливый? У меня слух музыкальный! Как у барабанщика! В Космосе нужны барабанщики?

— Не понял, поясни!

— Ты мне три раза диктовать будешь, а я три раза слово «кузнечик» слышать и писать буду по-разному, потому что я слышу как музыку: куз-не-и-чик… кузни-и-чик, кузне-е-е-а-чек, кузне-чааак…

— Так ты, пиву-у-н? Или певе-еец? Или ты пивец? Запива-ала ты, Колюнчик?

— Во мне душа! Душа поёт. Так бабуля говорит. Поэтому я для всех Колюнчик. Я в подводники не пойду — там тесно. И в космонавты не пойду — там петь нельзя…

Случилось. Картинка пропала. Море, Колюнчик с друзьями и солнце с костром — всё погасло. Сон мой из памяти вынули, как косточку из вишни. Стоп! Я опять это слово вспомнил. Вишня! Когда это было? Вирус завёлся? Лечиться надо? Всё сделалось так, как Славка говорил — наплодили народа, не хватило еды, полетели в космос… Называть и записывать стали по номерам, даже буквы пришлось использовать, поскольку цифр не хватило… Назовите ваш межпланетный код… А дополнительный номер генетической проверки? По порядку номеров… Мозг вынули, а флэшку космонавта вставили… Там не может быть слова «вишня», — говорит психоаналитик. У него всё по номерам: номер пациента, номер болезни, номер лекарства от всех расстройств! Пурген какой-то.

Опять вернулась картинка детства и моря.

Мальчишеский голос прозвенел весело, как школьный колокольчик:

— А я на номер не согласен, мне нравиться, когда меня зовут Колюнчик. Что скажешь, Жека?

— Колюнчик, миленький, а как ты будешь называть меня, когда вырастешь на два сантиметра выше подводника?

— Как-как? Не знаешь, что ли? Конечно, Женечка… Же… — Но девочка приложила пальчик к губкам и покачала головкой, как фарфоровый китайский болванчик на комоде у бабушки: ишь, Коляша, чего захотел… У нас кругосветное плавание… Ой, мальчики! — Она закричала громко, вскакивая в рост и указывая рукой: капитан! Земля! Неизвестная прежде земля! Мы с вами летим среди звёзд! Луна проносится мимо, как мяч на футбольном поле!

— А вон там космонавт стоит.

— Это не космонавт, это корова на берегу.

— А пусть это будет космический пришелец на четырех ногах. Командир, это ничего, что он нашу траву жрёт, бабушкиной козе не останется.

— Пусть жрёт. У нас коза не жадная.

— Он проголодался, наверное. Опух от голода. Так всегда говорят. Я бы его подлечила, вон, как губы у него опухли — губищи! Точно, инопланетянин. Бабушка говорила, что на Луне планетяне живут и на нас сверху смотрят.

— А иногда падают. На парашютах. Они за детьми к нам прилетают. Детей воруют, которые никого не слушаются и никого не любят.

— Бабушка говорила, что у этих лунотян детей не бывает. Потому что у них на губах клещи, как у муравья или у краба. С клещами целоваться нельзя. А дети ведь только от поцелуя бывают?

— Смешной ты, Колюнчик, и совсем глупый. Меня и бабушка, и мама с папой, каждый вечер целуют, и что?

— А то! — Колюнчик смолк на минуту, а потом решился и сказал очень серьезно: к такому поцелую особое слово нужно. Как ключик. Я слышал. Любовь, называется…

— Бессовестный ты, Колюнчик. Про любовь — только шёпотом. Я сама этот шёпот слышала…

Я стал ходить в море помощником капитана. Женился. Верил в свою звезду, судьбу и удачу. Легко слушал болтовню цыганки, когда остановила она меня на пути из порта в сторону дома. Мое прошлое, настоящее и будущее тасовалось и мелькало игральными картами в её пальцах с золотыми кольцами. Где это было? Когда? Земля, год 19…

Я просто заслушался и засмотрелся, дурашливо улыбаясь от её прелестей:

— Стой, морячок. Стой — погоди! Счастье — голубка, дело — минутка, не торопись уйти. Улыбнись-цвети, знаю уже, что на душе. Увидела тебя, красивый мой, послушай меня, не торопись домой. Видишь, карты летают у меня в руках — я судьбу твою охраняю пока! Тяни любую, выбирай смело! Хотела бы я морячка-кавалера. Волос седой, в плечах молодой, боже мой! Года не считаешь, минуту жалеешь, деньги на ветер, кого ты греешь? Всё узнаю, всё расскажу. Улыбкой — люб, по глазам — не глуп, а послушай меня… Ой-ой-ой, такой молодой! Не пройдет и три дня, вспомнишь меня. Ой, красивый мой, ой, ей-ей! А голубка твоя ещё красивей. Больно станет душе твоей, и ты ни чем не поможешь ей. Чем больна, не поймет она. Ласковый! Сам о любви неземной просил — на своих руках по ночам носил. Вот она — дама червовая! Сама в руки далась тебе, сама выпала. Уронил её, поднимать, как будешь? Дома не бываешь, жену не понимаешь, тебе — некогда. Она говорит — ты не слушаешь. Она порядок наводит, а ты в грязной обуви. Плачет она — ты не видишь. Бьётся рыбой об лед, а ты всё смеёшься, с друзьями сидишь, семейную жизнь с морскими байками путаешь. Вот они, твои карты. Смотри сам. Карты тебя не винят, всю правду рассказывают. И сама я вижу. Посмотри на меня. Вижу по глазам твоим: имя жены — Евгения. Не знаешь ты. А надо бы. Благородная. Изумруд и зима. Одинокая, смотрит козочкой. Синее, желтое, по зелёному. Тоскуют по тебе глаза влюблённые. Она одна — и тебе одному, притаилась боль у тебя в дому. Женя-жена, в глазах тишина, одиночество жжёт — она дом бережёт. И любимый ты, и мучитель-гад. Станет ад — будешь аду рад. Хороша жена, и верна подруга, а сама себя загоняет в угол. Легко живёшь и её не поймешь. Ничего ты не знаешь, от мук не страдаешь. Пирожками кормит, молчанием мучает. Руки её тебя не найдут, голос её тебя не упросит, слова потерялись, слёзы не капают. Хочет спеть тебе, но комок в горле. Не вини её, не её война. Силы есть попьяней вина. Есть война внутри, боль сердечная. Слово ей «любовь» — мука вечная. Сколько ею в смерть искалечено? Сколько ею было излечено? Так устроена твоя женщина. Знает — ждать должна, что есть силы, а кого ей ждать, то забыла. А какой ты ей лаской памятен? Поце-дуем ждут, а не памятью. Заболела она, голубь с мукою. Не живёт любовь однорукою. Морячок, морячок, подними плечо. Отвык ты от дома, а ей каково? Отвык от забот, а ей кто поможет? Одиночество — лёд на семейном ложе. Подожди ты ночь полнолунную, подхвати жену в сад под вишнями. Пока сад цветёт звёздным пологом, все хотят счастья долгого. Близко луна меж цветов видна, звёзды цветут, облетают с веток. Не поймаешь рукой шепот ветра. Кто-то вас разлучит, память выкинет. Ветер космоса мчит — одноликий он. Сохранишь свой сад — будет музыка. Вспомнишь слово одно — и спасет оно. Белый цвет летит — лепестком по губам. Поцелуй течёт соком вишенным. Звёзды как дождь, время, как ночь. Не ветер лови, не беги от любви, муж потеряет, жена сохранит. Ночь под цветами в вишневом саду, собери свою долю, она — свою, и всё у вас будет поровну.