Николай Бойков - Залив белого призрака

— Бессовестный! Придумал бы лучше писсуары для собачек.

— Может, я этим собачкам и место в транспорте уступать должен? Дядя, уступите мопсику!

— Мопсика я возьму на колени!

— А белая юбка?

— Издеваешься? Направь свои фантазии на семью — ты мне должен теперь!

— Вот как?

— Вот так! — Поворачивается к тупой морде мопса: Гуливерчик, лапонька, иди ко мне… Кстати, не кусай его колбасу, сколько раз тебе говорила… Фу! Гуль! Иди к папе! — сбрасывает с колен. — Из тебя шерсть лезет! Я ухожу!

— Насовсем?

— Размечтался! Ты мне столько должен теперь, что мне выгоднее потерпеть ещё годик…

— Годик чего?

— Твоей зарплаты!

— Так муж, как и собака, — соответствие уровню и комфорту?

— Это, если он умный. Чао, болтун!

Жена щёлкнула наружной дверью, потом дверью лифта, наконец, все стихло.

Индустрий вернулся в санузел и присел на унитаз, без надобности, просто задумался. Мохнатый карликовый Гуливер вошёл из коридора и посмотрел виновато — он сожалел. Оба — задумались.

— Так и наступят времена, когда мужей заменят собачки, собачек — электронные мини-роботы, которых не надо кормить и выгуливать два раза в сутки. Дети куда-то уедут, как Вовка к бабушке… Кому ты будешь нужен, мопс? А кому буду нужен я? Тебя — на консервы, меня — копать всемирную канализацию или лететь на Луну за юбкой для жены! Веер летающий ей между но… Гг-ыы… Пусть летит наша Мусенька! Кстати, а чем мы её заменим, Гуль? Тише-тише, мохнатый, не радуйся, она может услышать и вернётся! А ты так обрадовался, сссоба-ка. Хе-хе-хе!

В этот момент он услышал совершенно отчетливо, как из трубы водопровода:

— Индустрий! Ты меня не забыл? Ты помнишь, когда мы встретились? Это я — твой Финк. Ты помнишь, как ты разглядел меня на ветке тёплого дереве и посадил к себе на ладонь? Нам было хорошо тогда, помнишь? Я лечу к тебе…

Индустрий представил летящего в небе Финка. Робот был одинокий и маленький. Индустрию Львовичу хотелось ему помочь, но надо было вставать и идти на работу. Он жестикулировал и объяснял мопсу:

— Работу, Гуль, придумали «демократы» из Древней Греции. Они придумали «власть слов». Слова стали выгодными, как хлеб. Не имеющих права говорить называли «рабами», рабов кормили хозяева. Я твой хозяин, я кормлю тебя, верный пёс! Потом демократы придумали слово «свобода». Свобода отменила обязанность кормить рабов, свобода заменила рабам хлеб. Не верь демократам и их словам, Гуль. Пока ты мой раб, ты ешь рядом со мной и можешь отказаться от вчерашней колбасы — я сам принесу тебе свеженькой. Потому что я люблю тебя, собака ты сладкая. Что смотришь? Не веришь? Тебя греет шерсть? Тебе нравятся мои пальцы, когда они гладят твои шею и уши? Товарищ и раб мой! Ты ловишь ладонь мою языком и шершаво облизываешь. Я вижу, как ты улыбаешься и тычешься носом в моё лицо, будто хочешь поймать поцелуй мой. Дурашка. Я тебя не оставлю. Ты — мой слушатель и народ. Слушай! Мне одно только дорого — детство. Детство, Гуль, это когда ты сидишь на высоком дереве, командуешь веткам и листьям: «Полете-а-ли!», и не боишься упасть. Представляешь, Гуль, мы — летим…

Говоря по совести, пёс, я был счастлив. Я был маленьким солнцем, от которого начинался день. От меня начиналось всё, что случалось вокруг и завтра. Бабушка улыбалась и лепила вареники. Папа — брился и подмигивал мне, глядя в зеркало. Мама пела. А я? Я был для них главным. Я был для них будущим, Гуль! Как картинка в машине времени. Как слова в телевизоре: «День обещает быть тёплым и солнечным…»

А потом, как в коробочке для аптечных весов, приоткрылись пузатые гирьки: «честность, взрослость, ответственность, выбор…». Я думал, что главное слово — «счастье», но такой гирьки не было. Я думал, что главное слово — «взрослый», а оказалось — «совесть». У собак есть совесть, Гуль? Нет? Поэтому вам легко — гирька не тянет.

Совесть, Гуль, это такая тень, которая появляется сразу после солнца в зените. Был ты солнцем согрет и расслаблен, вдруг стала путаться под ногами и вытягиваться до горизонта тень странных сомнений. Это нужно? Не нужно. Десять заповедей — это из церкви. Мы — атеисты. Ты ходишь в церковь, Гуль? И я тоже нет. Государство освободило от церкви. Свобода освободила от совести. Цивилизация освободила от заповедей и придумала слово «нравственность». Не путай слова, Гуль. Мораль — это твоё, как запах от шерсти, это не продаётся. Нравственность — это такая хитрость. Нравственность не запрещает ошибиться, согрешить, преступить… — на все есть параграф закона или тонкая грань говорливой защиты. Комфортно, как в прохладе шелестящего вентилятора. Нравственность цивилизации, Гуль, — это мягкая упаковка человека в рулон новых слов: «исповедь и прощение грехов», «простите, я больше не буду», «штраф суду или подношение судье». Это просто набор оправданий. Тебе не понять, Гуль. Это такая игра в поддавки: «ты мне — я тебе». Обманывать стало не грех, а грешить — выгодно. Я все ещё маленький мальчик, Гуль, но я большой грешник. Как? Очень просто. Я ведь могу всё придумать. Я мог этот мир придумать понятным, разумным, совсем не конфликтным. Чтобы каждому было тепло и комфортно. Но это оказалось не интересным моим друзьям и родителям. Они хотели увидеть меня на трибуне, на сцене, на телевидении, востребованным и уважаемым. А они — рядом. Они бы себя в телевизоре видели. Я им нужен. А мне нужно детство. Ты помнишь, Гуль? Помнишь, мы с тобой перепрыгивали моря замечательных луж, дули ветер в игрушечный парус, мы подбросили Финка лететь к солнцу… Тебе было приятно? Понятно? Теперь надо много других вещей: Мусику — юбку, тебе колбаску, мне — говорить и придумывать разные глупости. Я — специальный эксперт по идеям и связям. Они пришли и сказали, что улицы надо застроить домами. Зачем? Думаешь, чтобы машины не пыхтели или демонстранты не шумели? Нет. Для выгоды. Улицы станут теснее, магазины ближе, люди будут перетекать из дверей супермаркета в двери супергиганта. Каждый сантиметр улицы станет дороже, как подвешенный к уху кусочек металла. Улицы будут резать на куски, ленточки и квадратики, будут продавать в упаковке будущего метро или ракетного фуникулера в космос. Больницу продадут под многоэтажное кладбище, потому что люди будут платить за здоровый образ жизни и перестанут болеть. Кладбища станут высотными и подземными, чтобы небо над крышами и земля под городом тоже чего-то стоили. Жить — хлопотно, хоронить — дорого, владеть кладбищем — выгодно. Жизнь, Гуль, это сервис, за который надо платить. Живые зарабатывают на умерших, хитрые — на глупцах, бессовестные — на совестливых. Всякий мусор — копилка для города. Гигиена земли и цена пространства. Земли много, но та, что в Сибири — никому не нужна, время полигонов прошло, охотники и таёжники перевелись, кто сейчас белке в глаз попадёт? А где белку увидишь? То-то. Кто там бегает по тайге, поджигает кедры? Тот, кто хочет продать. А что, Гуль, бабахнем рекламой: «Полная распродажа земельных ценностей на карманные драгоценности!» — Почему ты так смотришь, мохнатый? Осуждаешь? Глупый ты пёс. Бог не знал денег и не знал слова «срок». Жизнь стала зоной, а интерес — гирькой. Гирька «продать» тяжелее, чем гирька «совесть». Так всегда получается. Детство прошло. Город надо продать. Собачку — подать. Прости, пёс! Возьмём по колбаске и булочке? Вкусно? То-то же! А я люблю с коньячком, собака…