Кейт Лаумер - След памяти [сборник]

И вдруг Керанс понял, почему этот полумертвый не заметил его. Грязная кожа вокруг глубоких глазниц превратилась в черные воронки, в гноящейся глубине которых тускло отражался солнечный свет. Оба глаза почти полностью закрывали роговые наросты, образовавшиеся на месте бесчисленных волдырей, и Роберт подумал, что это существо вряд ли может видеть что-нибудь, кроме умирающего солнца. Когда диск опустился за джунгли и на серый дождь, как занавес, опустились сумерки, голова несчастного приподнялась, как будто он хотел еще хоть на секунду увидеть исчезающее солнце, потом вновь упала на каменную подушку. Множество мух загудело над его лицом.

Керанс наклонился, собираясь заговорить. Человек, казалось, уловил его дыхание. Однако напрасно его запавшие глаза напрягались, чтобы разглядеть смутную фигуру рядом.

— Эй, парень. — Голос незнакомца напоминал слабое дребезжание. — Ты, здесь, солдат, иди сюда! Откуда ты пришел? — Его левая рука скользнула по влажной глине, и он вновь повернулся к уходящему солнцу, не обращая внимания на мух, облепивших его лицо и бороду. — Оно опять заходит. Ааа-аах! Оно уходит от меня! Помоги мне, солдат, мы пойдем за ним. Пойдем сейчас же, пока оно не ушло.

Он протянул руку к Керансу, как умирающий нищий.

Затем голова его вновь упала, и дождь заструился по почерневшему черепу.

Роберт нагнулся. Остатки одежды человека позволяли догадаться, что это был офицер. Его правая рука, до сих пор сжатая в кулак, внезапно разжалась. На ладони лежал маленький цилиндр с круглым циферблатом — карманный компас, входящий в спасательную сумку летчика.

— Эй, солдат! — Человек вновь заговорил, повернувшись к Керансу. — Я приказываю тебе: не оставляй меня! Ты можешь пока отдохнуть, я посторожу. Завтра утром мы двинемся.

Керанс вдруг понял, кто перед ним, развязал свой маленький узелок и начал стирать дождь и мертвых мух с лица человека. Поглаживая его по щекам, как ребенка, он осторожно сказал:

— Хардман, я Керанс, доктор Керанс. Я буду с вами, но сейчас отдыхайте. — Хардман никак не отозвался.

Пока лейтенант лежал у алтаря, Керанс начал с помощью своего карманного ножа вынимать плиты и строить грубое каменное укрытие вокруг лежащей навзничь фигуры, закрывая щели пучками вьющихся растений, сорванных со стен. Защищенный от дождя, Хардман забеспокоился в убежище, но вскоре уснул, и дыхание его было тяжелым и затрудненным. Керанс отправился в джунгли и набрал охапку съедобных ягод, потом вернулся и долго сидел рядом с Хардманом, — до тех пор пока вершины холмов не озарил рассвет.

В течение следующих трех дней он оставался с Хардманом, кормя его ягодами и промывая глаза остатками пенициллина. Он расширил укрытие и соорудил грубый тюфяк из листьев. После полудня и по вечерам лейтенант сидел у открытой двери, глядя сквозь туман на отдаленное солнце.

В промежутках между ливнями дневное светило озаряло кожу офицера странным сиянием. Он все еще не узнавал Керанса и называл его по-прежнему «солдат». Но иногда он пробуждался от апатии и разражался серией несвязных приказаний на завтра. Роберт все сильнее чувствовал, что истинная личность Хардмана глубоко погребена в его мозгу, так что его поведение и реплики являются лишь ее бледным отражением. Керанс решил, что лейтенант потерял зрение с месяц назад и, инстинктивно взбираясь на возвышенные места, добрел до этих руин. Отсюда он лучше видел солнце — единственное, что воспринимали его глаза.

На второй день Хардман начал прожорливо есть, как бы готовясь к длительному путешествию через джунгли, а к концу третьего дня он уничтожил несколько огромных гроздьев ягод. Силы, казалось, стремительно возвращались к нему, и к концу третьего дня он уже мог встать на ноги. Керанс не был уверен, что Хардман узнал его, но монологи с приказами и инструкциями прекратились.

Керанс не удивился, когда, проснувшись на следующее утро, обнаружил, что Хардман исчез. Тогда он прошел по долине до края леса, где в реку впадал небольшой ручей, заглядывая под темные ветви папоротников, но, разумеется, никого не обнаружил. Несколько раз он звал Хардмана, слушая, как эхо отзывается ему. Он спокойно воспринял неожиданное решение Хардмана уйти, думая, что еще может случайно встретить его в их общей одиссее на юг. И пока глаза лейтенанта смогут различать лучи солнца, пока ему удастся избежать нападений игуан, Хардман будет идти на юг, подняв голову к свету, пробивающемуся сквозь ветви.

Следующие два дня Керанс провел в убежище на случай, если Хардман захочет вернуться, потом отправился в путь сам. Медицинские запасы его почти иссякли, и теперь он нес с собой лишь узелок ягод и кольт с оставшимися двумя патронами. Часы его все еще шли, и он использовал их как компас, продолжая считать дни и делая каждое утро зарубки на своем поясе.

Пройдя долину, он пересек мелкий ручей, собираясь достичь берегов реки, по-прежнему проливные дожди обрушивались на землю, но теперь они лили лишь в течение нескольких часов после полудня и вечером.

Когда река сменила направление на западное, он оставил ее и двинулся на юг, уйдя из густых джунглей и, углубившись в более редкий лес, который, в свою очередь, уступил место большим пространствам болот.

Идя по их краю, он неожиданно оказался на берегу большой лагуны, с милю в диаметре, окруженной песчаными пляжами, сквозь которые проступали верхушки нескольких разрушенных зданий, как береговые скалы, видимые на расстоянии. В одном из них он отдыхал целый день, стараясь подлечить ноющую лодыжку, которая почернела и распухла. Глядя в окно на воду, он ждал, когда вечерний дождь с яростью обрушится на него. Но ливень прекращался, вода успокаивалась, и в ней, казалось, отражалось все, что он видел в своих бесчисленных снах.

Судя по изменению температуры, он прошел на юг около ста пятидесяти миль. Вновь все поглотила невыносимая жара, поднявшаяся до ста сорока градусов, и он почувствовал нежелание покидать лагуну с ее пустыми пляжами и спокойным кольцом джунглей. Почему-то он знал, что Хардман скоро умрет и что его собственная жизнь тоже может вскоре оборваться в этих диких джунглях юга.

Полудремля, он лежал на спине и размышлял о событиях последних лет, завершившихся их прибытием в центральную лагуну и отправивших его в эту безумную одиссею, вспоминал о Стренджмене и его сумасшедших аллигаторах, с глубоким чувством сожаления и печали удерживал в своей памяти лицо и спокойную улыбку Беатрисы.

Наконец он вновь привязал к своей ноге костыль и рукоятью пустого кольта нацарапал на стене под окном надпись, которую, он был уверен, никто никогда не прочтет.

«Двадцать седьмой день. Отдохнул и двинулся на юг. Все, в порядке.