Андрей Измайлов - День свершений [сборник]

Я и не заметила, как подошел обед. На доске приказов висели новые премиальные списки. Я пробежала глазами список нашего отдела, нашла в нем свою фамилию и, довольная, отправилась в столовую. Но не сделала я и двух шагов, как остановилась, развернулась на сто восемьдесят и вернулась к спискам. Я долго всматривалась в них и не могла понять, что меня так задело. Вот если бы меня обошли, другое дело. Но меня никогда не обходили!.. И тем не менее списки меня задели. Больше того — возмутили!.. И я поняла в конце концов чем…

Отправилась в бухгалтерию. Там работала моя подружка Ленка. Мы с ней вместе подняли премиальные списки за последние полтора года. Я сделала нужные выписки и пошла караулить профорга нашего отдела. Он пришел за пять минут до окончания обеденного перерыва. Я очень беспокоилась, что, по всегдашней привычке, он опоздает и я не смогу с ним поговорить, не откладывая дела в долгий ящик. Но в секторе у них явно намечалось какое-то торжество. А на торжества у нас в институте опаздывают редко. Во всяком случае, их сектор был в полном сборе.

Я проследовала за профоргом. Встала у него над столом, вполоборота к публике, и сказала:

— До конца обеденного перерыва осталось всего пять минут. И, следовательно, время мое ограничено. Но и пяти минут мне хватит, чтобы выразить возмущение той дискриминационной политикой, которую вот уже по меньшей мере полтора года проводят в нашем отделе.

Все встрепенулись. Профорг подался ко мне. Лицо его налилось гневом.

— Я не оговорилась. В нашем отделе раз в три месяца проявляет себя ничем не прикрытая дискриминация.

Профорг закричал:

— Ты словами-то не разбрасывайся!.. Ты знай, где и какие слова употреблять!..

— А вы на меня не кричите!.. Я за свои слова отвечаю. А вот вы попробуйте мне ответить, почему, на каком основании и с каких это пор наши лаборанты и старшие лаборанты перестали учитываться в списках премируемых?!

— А, ты об этом, — облегченно выдохнул профорг. — Так они же все лодыри!..

По-моему, среди присутствующих не было тех, за кого я заступалась. Или те, что присутствовали, и впрямь были лодыри. Так или иначе, особенного сочувствия к себе я не замечала. И я взвилась:

— Лодыри?.. Не больше, чем мы с вами, они лодыри!.. И на вашем месте я бы постеснялась бросать в адрес целой группы работников такое обвинение, когда вы сами — первый лодырь нашего института!

Черт возьми, ну совершенно не могу остановиться, а надо бы, если учесть, что я давно уже знаю профорга как человека не только ленивого, но еще и недалекого и мстительного. Но ведь я говорила чистую правду. Если я сейчас не скажу ее, то кто и когда скажет? И я понеслась в своих обличениях дальше:

— Уж и не знаю, каким чудом вы оказались сегодня на рабочем месте, а не записали себе липовую библиотеку — не иначе как благодаря гулянке, которая затевается здесь — и затевается, прошу отметить, в рабочее время…

Как-то незаметно в комнате остались только я и профорг. Причем, перед тем как нас покинуть, некоторые сотрудники что-то припрятывали у себя в столах, с отвращением на меня поглядывая.

Профорг же сидел напротив меня (я стояла) и прямо распухал на глазах от злобы и ненависти:

— Вы за свои слова ответите.

— Отвечу, отвечу… А лаборанты?

— Разберемся.

— Чтобы разобрались наверняка, — я сегодня же подам докладную по всей форме и приложу выписки из приказов. Подам и вам, и заведующему отделом…

Прозвенел звонок. Нужно было мчаться работать. И я помчалась. В коридоре передо мной расступались.

Конечно, мне было тяжело. Больше того, в какой-то момент стало страшно, почти так же страшно, как там, в автобусе, когда я почувствовала на себе запоминающий взгляд хама. Но я одернула себя: тут страшно, там страшно, сям страшно — этак не сможешь в жизни совершить ни одного поступка. Разве это плохо, что у меня хватило сил вступить в борьбу за справедливое дело, что я не превратилась еще в равнодушное, толстокожее пресмыкающееся, как некоторые? И неважно, что не все правильно меня понимают, — мелочи это. Так всегда было — во все времена борцам было трудно и одиноко.

В секторе было тихо. Все работали. Я тоже села за расчеты. И внезапно отключилась…

Вернее, выпала. Еще вернее — перенеслась. Еще точнее… Нет, точнее слова не придумаешь. Помню только, что почему-то оторвалась от работы и встала, как встают за партой вызванные ученики. И так же — стоя — оказалась в незнакомой мне комнате, сплошь заставленной старинной мебелью. На столе громоздилась хрустальная ваза необыкновенных размеров. А рядом со столом прилепился древний конторский стул, застеленный оборванной газетой. На этой газете валялись вперемешку куски твердокопченой колбасы, надкусанные и целые соленые огурцы, разломанная буханка черного хлеба, а в середине — украшением — возвышалась литровая банка с зернистой икрой, и в икру была воткнута алюминиевая ложка.

— Садись, раз пришла, — сказал хозяин, подвигая ко мне ногой табуретку, на которой только что сидел, — женщине надо уступать место — это я твердо усвоил, — табуретка опрокинулась, хам заржал. — Ну чего ты? Не стесняйся, садись, выпей за компанию.

— Выпить? В служебное время?

— Да-а! В служебное ты не можешь, это точно, — и он заржал снова. — А может, все-таки выпьешь? Дефицитом побалую.

— Неужели вы еще не поняли, что пить с вами сочту позором? — ответила я гордо. — И вообще, что вам от меня нужно? Мне на работе надо быть. Зачем вы крадете мое рабочее время?

— Хорошо! — картинно восхитился парень. — Излагаешь как надо. Я доволен.

Он оглядел меня с любовью, как свое родное детище, и еще раз заржал.

— Отвратительный смех! — сказала я в сердцах. — Как будто сто лягушек квакают хором.

— Ну! Ты! — парень угрожающе ко мне придвинулся, я отпрянула.

Оглушительное ржание наполнило комнату. Этот гад хохотал, хлопая себя по ляжкам, притоптывая ногами, и казалось, будто по паркету топочут лошадиные копыта…

— Копыта, — пробормотала я изумленно.

— Нет, как она испугалась! — вопил парень на всю комнату, не слыша меня. — Боится — значит, уважает!.. Ха-ха-ха!..

— Ну вот что, — сказала я с достоинством, едва только он перестал захлебываться ржанием, — мне пора. Верните меня на службу…

— Как пришла, так и убирайся, — сказал он, шлепнулся в кресло и вытянул ноги. Обычные ноги в ярко-зеленых носках. И добавил умиротворенно: — Гуляй, разрешаю…

Я очнулась за своим рабочим столом. Щеки у меня пылали. Последнее слово осталось за этим гадом — и это было самое обидное.

— Ничего я не боюсь! — запоздало выкрикнула я.

— Правильно, — услышала я голос Николаши, — ничего не бойся. Мы с тобой.

Николаша наклонился надо мной и спрашивал робким голосом: