Андрей Измайлов - День свершений [сборник]

Коротко, но аргументированно я объяснила этому молодому человеку, что не собираюсь подавать ему «на бедность», потому что его бедность — это никогда не виданное мною богатство. Он с удивлением выслушал меня и вывалил мне на колени целую пригоршню мелочи:

— Бери, — сказал он, — я и не думал, что ты такая бедная.

Тоже мне, оскорбление!.. Я спокойно отсчитала тридцать четыре копейки, остальное отряхнула небрежным жестом на пол — пусть ползает, собирает — и вышла из машины, хлопнув дверцей.

Рвачи несчастные!.. Сколько их развелось!.. А виноваты сами — поощряем!.. Следовательно, сами и разводим!..

Как-то неотчетливо подумалось, что в последнее время я просто шагу не могу ступить, чтобы не ввязаться в конфликт, но я отогнала от себя тревожную мысль: стечение обстоятельств не в мою пользу, не в пользу человека, у которого наступил момент взросления и прозрения. Вот и все.

Отогнать-то отогнала, но раздражение от собственной слабости и несобранности — невозможности собраться с мыслями, если быть точнее, — раздражение это начинало во мне укореняться.

На рабочем месте я оказалась вовремя. Обратила внимание на то, что Лидия Мартыновна в новом платье, но не услышала с ходу рассказа, за что платье подарено ей мужем. Это меня удивило. Еще больше удивило то, что при моем появлении смолк гомон, который я слышала в коридоре. Говорили, наверное, обо мне.

Догадку подтвердила та же Лидия Мартыновна. Бабка глупая и небезвредная, она не удержалась и бросила:

— Слава богу! Хоть сегодня не опоздала!.. А то там из-за тебя внеочередное мероприятие: опоздавших записывают.

— Да ну?..

— А ты будто не видела?.. Конечно, за такими роскошными очками — крутая фирма! — разве увидишь чего-нибудь…

Я посмотрела на открытую дверь комнаты, где явно не было еще нашего шефа, и решение возникло само собой.

— Записывают опоздавших, говорите?..

— Ну да.

Я взяла ручку, блокнот, спустилась по черной лестнице, вышла во двор к решетчатым воротам и села на шаткую скамеечку: вход в институт был передо мной как на ладони.

В течение получаса я записывала ВСЕХ опоздавших. Среди них были и сотрудники нашего отдела, и мой начальник, и Ленка. Последним записала заместителя директора института товарища Горлова.

Вот он-то меня и увидел. Он уже взялся за дверную ручку, но в институт не пошел, а подошел к решетке и грозно окрикнул:

— Что вы там делаете?

— Записываю опоздавших, — ответила я.

Горлов надулся и запыхтел.

— Вот как, — сказал он. — Ну посмотрим. — И ушел.

Тут же выскочили профорг нашего отдела, начальница отдела кадров и заместитель директора по АХЧ, которые проводили в вестибюле института официальную проверку.

Нас разделяла решетка, и видно было, что их это обстоятельство сковывает, иначе они разнесли бы меня в куски.

Зам закричал довольно злобно:

— Пишите объяснительную! Вы опоздали сегодня на работу, — он посмотрел на часы, — на тридцать пять минут!..

— Вам прекрасно известно, что именно сегодня я на работу не опоздала. Более того, в данный момент я нахожусь на территории института, а вы — за его пределами, — я выразительно показала на ворота, — Но это неважно. Я не буду мелочной. И напишу объяснительную. Подробную. И приложу список опоздавших.

— Кто вас уполномочил?! — заорала начальница.

— Моя совесть, — убежденно и просто ответила я.

— Боже! — сказала начальница и схватилась за голову.

Ее отчаяние можно было понять. Трудовое законодательство у нас на всех одно. Однако при проверках в качестве нарушителей в нашем институте всегда фигурировали только рядовые сотрудники и никогда не значилось начальство. Хотя именно начальство чаще всего с режимом и не считалось. И вот теперь выходило, что не только я должна писать объяснительную, но и Горлову нужно оправдываться.

— Между прочим, у товарища Горлова, — сказала начальница, — ненормированный рабочий день.

— Возможно, — сказала я.

— Он был в управлении! И вообще он не обязан отчитываться!

— Наверное. Какое мне дело. Я напишу объяснительную и копию направлю в народный контроль.

Вся троица смотрела на меня со страхом и омерзением.

Не успела я вернуться в сектор, как прибежала Ленка.

— Это правда?

— Что именно?

— Что ты всех записала?

— Да.

— И МЕНЯ?

— Всех так всех…

— Но — МЕНЯ?..

— А чем ты лучше других? И вообще… извини, но ты мешаешь мне работать. У меня и без того целый час пропал.

— Ну так вот что я тебе скажу. Вчера я еще только подозревала, а сегодня уже абсолютно уверена: ты попросту сбрендила, свихнулась, спятила!..

Никогда бы не подумала, что Ленка способна на подобное, чуть ли не садистское сладострастие. Но именно со злобным сладострастием выкрикивала она последние слова. Мне было обидно ее слушать.

— Лена, да ты что?.. Я же не против тебя — я за общую справедливость…

— Ха-ха-ха! — сказала Ленка ядовито, и в глазах ее полыхнул желтый огонь. — Сочувствую вашему сектору, — добавила она, выходя.

В секторе и до ее прихода было тихо, а теперь тишина прямо нависла — тяжелая и ощутимая. Сбрендила, свихнулась, спятила… Столбняк, глаза над полем, желтый огонь в Ленкиных глазах, голоса… Да, но поступки-то мои здесь при чем? Что же это выходит? Если ты здорова, то можешь спокойно проходить мимо спаиваемых младенцев или мимо явной несправедливости?.. И ведь проходила же.

Ах, как же мне захотелось увидеть того парня, из автобуса, — увидеть и запустить в него вазой, которой место во дворце, а не в его мещанской квартире. Я так сосредоточилась на этом желании, что на какое-то время мне даже почудилось, будто прямо из грифельной доски, висящей на стене перед моим столом, выплывает его нахальное и почему-то встревоженное лицо. Но только я успела угадать в нем эту тревогу, эту изумленную настороженность, как лицо парня загородила от меня внушительная фигура шефа:

— Да, — сказал он, глядя поверх меня, но обращаясь именно ко мне, — недолго же снедал вас трудовой энтузиазм. А ведь я решил было, что сегодня таблицы лягут на мой стол.

У шефа есть одна хорошая черта — искренность. И сделал он мне выговор не из желания расквитаться со мной за то, что попал в списки опоздавших, а просто потому, что разочаровался во мне.

— Они лягут, — сказала я со слезой в голосе и вышла из комнаты.

Я поступила, конечно, очень невежливо. Однако было бы хуже расплакаться у шефа на глазах. Я ушла в туалет. Заперлась там, сняла очки и поплакала. Павел, Ленка, подбитый глаз, справедливые упреки шефа… Не много ли?.. Но я и не подумаю сдаваться. И пусть аккумулируются вокруг меня ненависть и напряжение. Это, разумеется, тяжело. Но не навеки же? Наступит же день и час, когда меня поймут и поддержат?.