Юрий Самусь - «Приключения, фантастика» 1994 № 01

а правой, в которой был фонарь, светя под ноги, стал протискиваться к выходу.

На улице за время его отсутствия не произошло никаких изменений, если не считать того, что ночь окончательно вступила в свои права. Многочисленные человеческие черепа по–прежнему зловеще щерились под призрачными лучами оранжевого Сомеона, спутника Эльдомены, то тут, то там по–прежнему темнели бесформенные силуэты брошенных автомобилей, злополучное проволочное препятствие по–прежнему перегораживало дорогу, и тишина, звенящая враждебная тишина, по–прежнему правила бал в этом мертвом, покинутом людьми и Богом мире. На какое‑то одно неуловимое мгновение Виктор почувствовал вдруг странную, необъяснимую ирреальность всего происходящего, ему почудилось, будто бы вся эта несносная атрибутика: скелеты, разрушения, мертвые города, — никогда, ни раньше, ни сейчас — не существовала в действительности, что все это, хоть и чудовищная, отвратительная, но все же неопасная и очень искусная декорация — декорация к какому‑то фантастическому супербоевику, кинофильму ужасов, в котором ему, Виктору, суждено сыграть одну из заглавных ролей. Он невольно поежился, тряхнул головой, прогоняя наваждение, и скоро зашагал к темнеющей невдалеке подворотне, аккуратно ступая по усеянному человеческими останками асфальту. Он миновал длинный и узкий тоннель, шаги в котором отдавались гулким эхом, повернул налево и, пройдя вдоль серой кирпичной стены с рядом мутных окон, тускло поблескивавших под лучом фонаря, снова выбрался на проспект. Проволочное препятствие осталось позади. Впереди, метрах в двухстах, явственно проглядывалось какое‑то открытое пространство — то ли перекресток, то ли площадь. Виктор остановился, включил дальний свет. Мощный луч фонаря пронесся вдоль проспекта, выхватывая из темноты новые нагромождения мусора. На стенах и тротуарах задвигались отбрасываемые фонарными столбами и машинами причудливые тени. Одна из них наперекор общему движению метнулась вдруг в сторону и слилась с темным провалом подворотни. Виктор вздрогнул. Показалось или нет? Вытянув вперед руку с фонарем и чувствуя, как от напряжения начинает деревенеть тело, он минут пять внимательно вглядывался в провал подворотни, но, как ни старался, никакого движения так и не заметил. Неясное ощущение опасности маленьким склизким комочком снова зашевелилось в тайниках его сердца. Виктор до боли стиснул зубы. Проклятая планета! Так и ждешь от нее какой‑нибудь пакости. Он постоял еще минуты две–три, поглядывая то налево, то направо, потом, подняв руку, коснулся кнопки на комбинезоне, но так как никакого движения вокруг по–прежнему не наблюдалось, решил не торопиться с вызовом, положил ладонь на успокоительно твердую рукоятку «лингера“ и осторожно, держась середины улицы и зорко поглядывая по сторонам, двинулся дальше. С каждым шагом ощущение опасности внутри него росло.

Минут через десять, миновав последние дома, он выбрался наконец на площадь, в самом центре которой смутно вырисовывался расплывчатыми очертаниями какой‑то обелиск. «Это и есть центр города?“ — с сомнением подумал Виктор, озираясь по сторонам. Площадь, окруженная весьма низкими строениями, что, очевидно, по замыслу древних строителей позволяло ей даже в часы заката и восхода быть почти полностью освещенной, имела вытянутую эллиптическую форму и была вымощена гладким серым камнем, лишь в немногих местах проглядывавшим сквозь напластования мусора…»

На этом месте рукопись обрывалась. Вадим откинулся на спинку стула и заложил руки за голову.

«Хочешь себя похвалить? — подумал он пренебрежительно. — А вот шиш тебе. Все это очень хреново, и все это придется переделывать. — Он зажег сигарету и несколько раз подряд жадно затянулся. — Но это потом. Когда закончишь рукопись. А сейчас ты будешь работать. Писать. Долго и кропотливо. Пока не доберешься до конца или не упадешь от истощения. Тогда, может быть, ты хоть чуточку начнешь себя уважать. Работать!.. Только работать!.. Работать, работать, работать!..»

Эти мысли, словно детонатор, подняли в нем новую волну злости. Что же, он будет работать. Будто мерзкую мокрицу, он раздавил в пепельнице окурок, схватил ручку и принялся быстро писать:

«Виктор стоял на освещенном Сомеоном месте и с беспокойством озирался по сторонам. Ощущение опасности по–прежнему не покидало его. Какое‑то неясное предчувствие подсказывало — что‑то произойдет и произойдет именно сейчас. Может, в эту, может, в следующую минуту, или даже…»

— Нет, — сказал Вадим. — Так тоже не годится. Надо что‑то другое. — Он зажег новую сигарету и затягивался ею до тех пор, пока она не истлела наполовину. — Да, надо иначе. Чуть–чуть пожестче и чуть–чуть почетче. Но, черт возьми, как?..

Он затушил сигарету, взял ручку. Посидел несколько минут, как бы в полузабытьи, закрыв глаза и слегка покачиваясь из стороны в сторону. Затем пододвинул чистый лист и написал:

«По–прежнему вокруг не было заметно какого‑либо движения. Оранжевый диск Сомеона висел уже почти в зените, и отбрасываемая Виктором бледная тень скорчилась у него под самыми ногами. Ощущение опасности достигло, казалось, апогея. Сердце, словно маленький взбесившийся зверек, бешено стучало о ребра грудной клетки, по спине и вискам непрерывно текли щекочущие струйки холодного пота. Звенящая тишина, этот холодный и безжалостный враг, превратилась сейчас в грохочущую какофонию расстроенных до предела инструментов, из которых почти явственно выделялось какое‑то оглушительное жуткое буханье: Бум!.. Бум!.. Бум!.. Казалось, все окружающие Виктора предметы: дома, автомобили, столбы, скелеты, камни, — стали вдруг ни с того, ни с сего живыми, обрели вдруг различные голоса, и тотчас же, пользуясь этим неожиданным даром, загрохотали разом, заскрежетали, завизжали, заскрипели, и все это для одной только, непонятной и дикой Виктору цели: оглушить его, заставить почувствовать себя ничтожеством, растоптать, напугать до мерзкой пустоты в желудке и дикого безумия в глазах. Казалось, вся планета превратилась в громадный грохочущий оркестр. «К че–о-о–орту!! — заорал Виктор с яростью. — К дьяволу!“ Он топнул изо всей силы ногой, потом, пытаясь сбросить наваждение, принялся яростно пинать подвернувшуюся груду хлама, отчего в воздух поднялись густые клубы пыли, и тут совершенно неожиданно до его слуха…»

Вадим зачеркнул последние три слова, оставив «неожиданно», и задумался.

— Нет, — сказал он через минуту, хищно улыбнувшись. — Он не услышал. Он ощутил его. Он ощутил этот тяжкий и далекий, как сумеречные звезды, вздох. Он ощутил его каждой жилкой, каждой клеткой своего тела. Как человек, внезапно оказавшийся лицом к лицу с чем‑то чудовищно ужасным, с чем‑то таким, что даже в самых кошмарных снах не может присниться… Вот как все было…