Роберт Блох - Богоподобненько

На мгновение Мок застыл, ошеломленный пониманием, ослепленный отчаянием. Вот он, окончательный ужас — жизнь без смерти, изгнание без конца, изоляция с прицелом на вечность, Теперь он изгой — навсегда.

Горестно Мок огляделся но сторонам. Ему на глаза попались двое дикарей — они валялись на камнях прямо у его ног. Один из них истекал кровью из раны в голове от срикошетившего камня, другой был сметен могучей лапищей Мока. Эти существа не были бессмертны. Мок пошел к ним — их грудные клетки вздымались, тихое сиплое дыхание все еще было слышно. Они не были бессмертными, но все еще жили. Живые и беспомощные, спасенные лишь его милосердием.

Милосердие — вот то качество, которое Сир отказался проявить по отношению к Моку, осудив его провести здесь вечность в одиночестве.

Мок остановился, глядя на две поверженные фигуры. Он издал горлом звук, чем-то похожий на обыкновенный смешок.

Возможно, не все потеряно. Возможно, есть способ по меньшей мере смягчить его приговор. Если сейчас он проявит милосердие к этим созданиям, он не будет извечно один.

Мок потянулся вниз, подняв тело первого существа на руки. Существо было тяжелое и обмякшее, но сила Мока была велика. Он аккуратно подхватил второе тело, стараясь не травмировать его еще сильнее. Затем, все еще посмеиваясь, Мок развернулся и понес свой груз в свою пещеру.

В теплом, огненном лоне более глубоких пещер, Мок укрыл своих существ, оказав им посильную первую помощь. Пока они приходили в себя, он поднялся снова на поверхность и собрал им корм в зеленых полянах. Он приготовил еду и, взывая к далеким воспоминаниям прошлых воплощений, вылепил сырые глиняные горшки, в которых принес им воду с горного источника.

Через некоторое время они пришли в сознание — и, само собой, перепугались. Они страшились огромного зверя с выпученными глазами и хлестким хвостом, зверя, который, как они знали, был бессмертен.

Мок быстро освоился с их примитивным языком, состоявшим главным образом из рычания и ворчания, символизирующего примитивные отсылки и понятия в их речи. Пользуясь ими, он попытался рассказать им, кто он и откуда, но они все равно ничего не поняли, хоть и слушали, не отрываясь. Им все-таки очень сильно мешал страх — притом женская особь боялась сильнее, чем мужская. Мужчина, по крайней мере, проявил к его глиняным горшкам любопытство, и Мок решил передать ему технологию. Он лепил их одним за другим у мужчины перед носом до тех пор, пока тот не приспособился успешно имитировать все действия Мока. Но он по-прежнему держался с Моком настороже, и горячее ядро планеты вселяло в него ужас. Кроме того, он и его компаньонка никак не могли освоиться с загазованной атмосферой земных недр. Окрепнув с течением времени, они стали ютиться вместе и бормотать, настороженно наблюдая за Моком.

Мок не слишком удивился, когда, вернувшись с одной из своих вылазок по сбору пищи на поверхность, обнаружил, что они исчезли. Но собственная реакция — резкий всплеск обостренного чувства одиночества, — порядком его заинтересовала.

Действительно, ему ли тосковать по этим примитивным созданиям? Они не могли служить ему спутниками — даже на самом низком уровне взаимных отношений. И все же ему не хватало их присутствия. Их присутствие само по себе было некой ассоциацией с его собственной внутренней агонией изоляции.

Он ощутил растущее сочувствие к ним, к беспомощности их дикого невежества. Даже их разрушительные порывы вызывали жалость, ибо указывали на их постоянный страх. Такие существа, как они, проживали отведенный им отрезок времени, до смешного короткий, в абсолютном страхе; они не доверяли ни своей среде, ни друг другу, и каждый новый опыт или явление воспринимался как потенциальная опасность. У них не было ни надежды, ни абстрактного образа будущего, что мог бы поддерживать их.

Мок задался вопросом, удалось ли его двум пленникам сбежать. Он рыскал по проходам, разыскивая их и заранее оплакивая их незавидную судьбу — на тот случай, если они потерялись в подземных крепостях. Ничего; никаких следов.

В очередной раз он остался один в теплой темноте, один в теплом теле зверя, не знавшего ни усталости, ни боли, за исключением этого нового безответного стремления к контакту с жизнью на любом уровне. Старые понятия — однообразие, скука, отсутствие покоя, — вернулись к нему в полном объеме. В итоге он снова покинул пещеры и стал бродить по поверхности, избегая ловушек и капканов, выискивая незнамо что в пышной растительности. Долгое время он сталкивался лишь с самыми примитивными формами жизни.

Затем один из его дневных набегов на поверхность привел его к ручью, и, когда он прилег за разросшимся кустарником, его взгляд случайно упал на группу троглодитов, собравшихся на дальнем берегу. Пользуясь их рычанием и ворчанием, он выступил вперед, делая примирительные жесты, но при виде его они закричали и все как один рванули в лес. Он снова остался один.

Изучив привал дикарей, он нашел две глиняные емкости, наполовину заполненные водой. Теперь судьба учеников открылась ему — они выжили и вернулись к своим, принеся с собой и перенятое от него мастерство. Что за небыль они поведали о нем — Мок не мог и представить, но, так или иначе, они запомнили то, чему он их учил. То есть, они были способны учиться в принципе.

Мок решил, что соединит свои жалость и желание позаботиться об этих тварях с его собственной потребностью в контакте на любом уровне. Определенная логика здесь прослеживалась — он не смог бы добиться понимания и принятия, но с легкостью наладил бы иную связь. Связь ученика и учителя, наставника и просителя, ведущего и ведомого.

Мок осмотрел горшки повнимательнее, подмечая жесть, с которой они были вылеплены, неровности на их поверхности. Он мог с легкостью довести каждый из них до совершенства, сгладить и улучшить форму глины. Точно так же он мог улучшить их всех.

К нему пришло финальное осознание. Вот они — его долг и судьба, его призыв и назначение. В тюрьме пространства и времени он мог создавать и улучшать маленькие жизни. Теперь он знал свою судьбу: он будет их Богом.

Это была странная роль, но Мок сыграл ее хорошо.

Конечно, были препятствия; первым, с чем он столкнулся, был страх, в котором он их держал. Он происходил из иного мира, а для примитивных умов этих созданий все чужаки были отвратительны. Сама его внешность провоцировала реакции, мешавшие ему приблизиться к ним, и Мок даже отчаялся преодолеть этот коммуникационный барьер. Затем, мало-помалу, он понял, что их страх сам по себе является инструментом, который он мог бы использовать в позитивных целях; с ним он мог вызвать благоговение, насадить власть, внушить им свою силу.