Сергей Маслов - «Приключения, фантастика» 1996 № 06

«Прекрати, — промыслил Фиолетовый Искристому. — Он не сможет понять, у людей отсутствуют способности к синтезу».

— Какому? — спросил Георгий, массируя кончиками пальцев виски.

«Искристый хотел передать наше ощущение космоса, его движения, яростного бурления, бесконечного разнообразия. Но чтобы понять его, нужно обладать способностью к синтезу мыслей и чувств, к созданию единых образов, в которых сливаются логика и чувства. Вы пока не можете этого».

— Все равно, это было потрясающе, — сказал Георгий, чувствуя, как дрожат от пережитого каждая клеточка его тела, каждый нерв.

«Это могло повредить тебе, — промыслил Фиолетовый. — Дай журнал, я перенесу в него недостающие точки».

Через несколько минут они покинули останки корабля. До вездехода шли «молча». Когда машина тронулась, Фиолетовый промыслил:

«Нужно решать, когда начнем…»

«Чем скорее, тем лучше. Нас ничто не держит здесь. Тех, кто откажется лететь, я принуждать не буду. Оставлю им один пистолет и фонарь…»

«Этого лучше не делать. Слишком опасное оружие для дикарей».

«Хорошо, не буду. Тогда мы могли бы отправиться хоть сегодня».

«Ты уверен, что вы готовы к этому?.. Я имею в виду не то, что надо убедить людей, собрать свой скарб. Другое: временной сдвиг. Сотни лет, я вовсе не уверен в правоте своей оценки. Может быть это годы, десятки лет, тысячи…»

«Ты хочешь сказать, нас никто уже не ждет?.. У нас нет выбора, либо деградировать здесь при постоянной угрозе быть захваченными роботами, либо лететь. И лучше никому кроме меня не знать об этом».

«Тогда сегодня ночью. Жди, к ночи мы приедем за вами».

Закат узкой полосой дотлевал у горизонта, смолкли птицы, почернела листва. На поляне перед входом в подземелье стояли три гэйга, Георгий с семьей и девять колонистов. Остальные отказались лететь. Быстрый — высокий красивый блондин — сразу увел их, чтобы никто не передумал. Относившийся к нему с симпатией Георгий, невзирая на совет Фиолетового, отдал ему один бластер. «Пусть им хоть немного будет легче», — думал он.

Темнело. Босые ступни стали мерзнуть. Георгий растер их, но это не помогло.

«Нервничаю», — подумал он и обвел взглядом товарищей. Как и он, они сидели на траве и молчали.

Дети тихо играли в сторонке. Им, видимо, передалось настроение взрослых, они не шумели, не бегали, разговаривали шепотом.

«Последние часы, — подумал Георгий. — Последние часы перед освобождением или перед бесконечным небытием сна, в который погрузят нас роботы, если попадем им в руки. Почему так спокойны гэйги? Даже не спокойны, а невозмутимы… — Георгий сорвал резной листок травы, стал слоить его ногтями вдоль жестких желтоватых прожилок. — Я их плохо знаю. Как они проявляют эмоции? Наверняка иначе, чем люди. Они — однополые. Что еще?.. Я знаю о них массу мелочей, и не только мелочей. Знаю, как они двигаются, как едят, спят, мочатся, испражняются, Знаю, что им не чужд гуманизм, они против насилия. Но я не знаю гораздо больше. Как они размножаются? Что понимают под крайностями социального развития, которые необходимо корректировать? Они против методов роботов, но применяют свои. Что они принесут людям? Может быть для нас и то и другое окажется одинаково плохо, прижмут, но с разных сторон.

Они обогнали нас на тысячи лет, из чего можно заключить, что со мной они разговаривают как наши ученые с аборигенами Австралии или пигмеями Экваториальной Африки. Мой ум для них — ум ребенка. Я ведь тоже могу растолковать Даше какие-то вещи: даже абстрактные понятия Добра и Зла, внушить идеалы. Гэйги непредсказуемы. Когда Даша нахулиганит и заметит, что я все видел, она застывает и сжимается, ожидая наказания, логично рассуждая (с ее точки зрения), что оно должно последовать, потому что так чаще всего и бывает. А я беру и не наказываю, и она снова бежит играть, радуясь: папа не наказал, потому что он папа и он хороший. А на самом деле почему? На то есть десяток причин: меня гнетут такие проблемы, о которых она еще и не подозревает, гнетут так, что нет душевных сил на что-либо еще. Или я думаю: она сама осознала свой проступок, пусть учится оценивать плохое и хорошее без кнута, когда-то ведь я не смогу ее лупить и крик мой станет для нее все равно что назойливая муха. А в другой раз я думаю: это же кроха, я втрое выше ее и вдесятеро сильнее, так неужели я могу… Или: неужели я не могу по другому. А может быть и так: она дочь Фэй, а Фэй — это все, это любовь, жизнь. Не ужасно ли это — бить свою любовь…»

Когда почти совсем стемнело, из глубины леса донесся треск ломаемого кустарника. Люди встрепенулись, схватились за оружие. Это мог быть не только вездеход, но и зверь, например, большой лохмач. Вскоре меж стволов замелькал свет фар, и сердце Георгия забилось часто, часто. Началось!

Вездеход остановился посреди поляны: горбатое светло-серое чудище с огненными глазами. Тонко пел двигатель. Световое пятно легло позади машины на черную траву — открылась дверь. Георгий услышал бесплотный голос Фиолетового.

«Добрый вечер. Можно входить внутрь».

— Давай! — сказал Георгий, кладя руку на плечо Фаины.

Она подхватила на руки затихшую Дашу и зашагала к вездеходу. За ней потянулись колонисты. Георгий вошел последним. Дверь бесшумно затворилась.

«Поедем по старой дороге, — промыслил Фиолетовый. — По дороге мы слышали большого лохмача. А вы?»

Георгий кивнул.

— Бродит где-то неподалеку.

Он подумал о Быстром: о том, что его группе теперь и лохмач не страшен. И туг же словно кто-то толкнул его в затылок. Георгий растерянно оглянулся. Фиолетовый в упор смотрел на него своими янтарными глазами.

«Ты все-таки не послушался, дал им бластер! Какая глупость! Какое недоумие!»

Георгий начал было оправдываться, но Фиолетовый не стал его слушать. Впервые Георгий видел его таким рассерженным.

«Но у нас есть еще три бластера!» — промыслил Георгий.

«Дай их мне!»

«Все?» — растерянно спросил Георгий.

«Все», — когтистая рука протянулась к нему. Георгий немного помедлил, затем передал все три пистолета гэйгу. За спиной его послышался ропот.

— Тихо! — шикнул он зло и ропот стих.

Фиолетовый подержал оружие в руках, затем протянул Георгию один за другим два бластера.

«Верни один лучшему из своих людей. Другой возьми себе. Третий останется у меня».

Георгий оглядел столпившихся за его спиной людей. На лицах было написано разное — тревога, враждебность, напряженное ожидание, страх.

— Возьми, Андрей, сказал он, протягивая бластер. — Ты у нас один с хорошей военной подготовкой.

— В прошлом, — поправил его Андрей.

— Все мы в прошлом. Бери. А вам нечего стоять и глазеть! — прикрикнул он на остальных. — Садитесь!

Круто повернувшись, он прошел в головной салон и сел рядом с Фиолетовым. Машина тронулась.