Сергей Маслов - «Приключения, фантастика» 1996 № 06

Автобус остановился — и вся эта взбалмошная ватага выплеснула наружу. Беглец и Галинка не успели даже глазом моргнуть, как очутились в бурлящем, переполненном страстями людском водовороте. Отовсюду слышались ликующие возгласы, торжественные речи, умопомрачительные призывы и истерические здравицы в честь какого-то спасителя-мессии, и казалось, что никто никого не слушает, а лишь сам себе говорит — говорит убежденно, запальчиво, рьяно, взахлеб, — однако, как это ни странно, все, кажется, были довольны и удовлетворены таким необычным исходом.

Беглец оглянулся, увидел растерянно озирающуюся Галинку, подскочил к ней, схватил за руку, чтобы не потерялась, и в этот момент неожиданно заметил скромную, изрядно потрепанную вывеску на противоположной стороне улицы. Неброским, совсем обыденным шрифтом там было выведено: «Булочная».

Голод они почувствовали сразу, голод страшный, всезахватывающий голод, который, как им казалось, пронзил каждую частичку, каждую клеточку их уставшего, вконец измученного тела.

Не сговариваясь и не обращая ни на кого внимания, они быстро перебежали улицу и словно на крыльях понеслись к этому манящему, завораживающему воображение месту.

Осторожно, через силу сдерживая себя, беглец приоткрыл по-старинному звякнувшую дверь и они вошли, вернее, ввалились внутрь магазина, где их сразу же обдал с ног до головы одурманивающий запах свежеиспеченного хлеба.

Голова у парня закружилась, но он устоял и даже успел подхватить качнувшуюся было девушку.

Они замерли у порога, не в силах пройти вперед, пошевелиться, боясь ненароком упасть — прямо здесь, на этот чистый, только что вымытый пол, упасть с радостью, облегчением, упасть без оглядки, надолго, ибо сил подняться уже не будет, а будет лишь одно желание — дышать и дышать этим вязким, живительным воздухом, наслаждаться им и уже ни о чем не думать, ни к чему не стремиться.

Наконец, беглец через силу решился, и, придерживая Галинку за руку, шагнул вперед, к прилавку.

Из-за полок, ломящихся от румяных калачей и булок, выглянул тщедушный мужичок с водянистыми хитро бегающими глазками и основательной коричневато-красной лысиной на макушке.

Он профессиональным оком ощупал вошедших, растянул в улыбке тонкие бледноватые губы, привычным жестом поправил фартук и елейным голоском полюбопытствовал:

— Чего изволите, молодые люди?

Беглец был просто не в силах оторвать глаз от полок, и поэтому даже не посмотрел на продавца, сбивчиво пробормотав:

— Нам… нам две булочки.

— Каких именно? — уважительно дернулась лысина.

И в этот момент парень услышал испуганный окрик Галинки. Беглец живо обернулся к девушке — и увидел ее неестественно расширенные глаза. Они были устремлены на продавца.

Парень резко развернулся и — обомлел. За прилавком стоял Следователь.

— Вы?! — только и сумел он выдавить.

— Не понял, — часто заморгал лысый и вновь повторил тем же услужливым голоском: — Так каких вам сдоб: этих или этих?.. — И изящным выпадом руки коснулся двух обворожительных ароматных кучек хлеба.

Однако, в следующий миг беглец уже взял себя в руки. Он понял: перед ним всего лишь двойник. Один из многих. И на этот раз господин случай свел их, опять свел, уже здесь, в этой Республике — снова непонятной, снова загадочной, вернее — Странной, как называют ее там, за столбами. Действительно странной, если здесь этот человек был всего лишь продавцом. Простым, обыкновенным продавцом! Но вот каким он был здесь человеком?..

Беглец посмотрел на девушку — та тоже, кажется, все поняла и уже, по-видимому, была не так напугана.

Тогда он снова обратился к продавцу:

— Извините нас, это от волнения, усталости, на улице шум, галдеж… Вы не дадите нам две булочки?.. — И через силу проронил: —…в долг?

Тот вскинул брови, но… вдруг согласился, кивнув:

— Да, конечно… — И неожиданно глянув куда-то вглубь помещения, затряс головой и поспешно спросил: — А когда вернете?.. — Однако, все же потянулся к полкам, быстро взял две небольших булочки и воровато сунул их парню.

— Спасибо! — обрадовано выкрикнул беглец и, хватая еще совсем горячий хлеб, запальчиво пообещал: — А вернем завтра, обязательно!..

— Никаких завтра! — вдруг раздался сзади властный женский голос.

Все трое враз повернули головы — и уперлись в злобные старушечьи глаза. Возле полок стояла невесть откуда взявшаяся пожилая женщина и, подперев по-мужски крепкими, мощными руками свои массивные, оплывшие жиром бока, сверлила их презрительным взглядом.

— Ты до каких пор будешь разбазаривать мое добро, облезлая нехристь?! — набросилась она на лысого, испуганно скрючившегося чуть ли не пополам. — Совсем с ума спятил?! — И круто развернувшись к беглецу, охрипло рявкнула: — А ну-ка вертай сюда хлеб, бродяга бездомный! — Со злостью вырвала булки из рук онемевшего парня и, скривив губы, вытаращилась на молодых людей.

Галинка и беглец остолбенели. Но не от грубости и бесцеремонности старухи — от ее удивительно знакомых, а для девушки еще и бесконечно дорогих глаз.

— Бабушка!.. — наконец вырвалось у Галинки. Сбрасывая с себя оцепенение, преодолевая через силу вдруг увеличившуюся вдвое усталость, она протянула руку к старухе и сквозь слезы воскликнула, точнее, простонала: — Родная!.. Вы не узнаете меня?! Я же ваша внучка!! — И заплакала беззвучно.

— Чево-о?! — взревела старая, устремляя бешеный взор на девушку. — А ну убирайся отсюдова подобру-поздорову, грязная попрошайка!.. Поди же — внучка сыскалась, а?! — И скрипуче заржала, могуче колыхая своими обвислыми грудями по обтянутому замусоленным фартуком животу.

Беглец принялся потихоньку подталкивать Галинку к дверям. Но она сопротивлялась, сопротивлялась вопреки всему — виденному, слышанному, даже — рассудку. Как маленькая, совсем еще несмышленая девочка она, казалось, полностью подчинялась сейчас одному — своему сердцу.

Продолжая тянуться к старухе, кусая до крови спекшиеся губы, Галинка тихо плакала и беспрерывно повторяла — надрывно, шепотом:

— Бабушка, милая, бабушка, родная!..

Не обращая никакого внимания на беснующиеся толпы людей, они понуро плелись по центральной площади города. Время шло к вечеру, и кое-где уже загорелись огни. Однако, народу на улице не поубавилось. Все вокруг продолжало клокотать с какой-то неистовой, безумной силой, словно все до единого вдруг сошли с ума или враз, не сговариваясь, а просто по мановению свыше, напились какого-то дикого, вернее, дьявольского напитка. И две слегка покачивающиеся фигурки, конечно, не сумели гармонично вписаться в эту кипящую страстями массу. Они были чужими здесь, они были изгоями в этом мире — мире Странных, как, собственно, и в остальных ему подобных, и поэтому не могли долго оставаться незамеченными.