Роберт Шекли - На суше и на море 1963

Маленький аэропорт, утонувший в огромных тополях. Рев моторов, незаметный переход от земли к воздуху, развертывающаяся внизу цветная карта хребтов, рек, озер, Видны Каркара, Терскей, в дымке далекий Сарыджаз. Этот путь, сверху такой маленький, мы прошли за двадцать пять ярких дней, отметив его каплями пота, горстями пепла от костров и, может быть, воспоминаниями о «веселых москвичах» у повстречавшихся чабанов, геологов, шоферов — хороших, сильных людей, для которых пути по Тянь-Шаню не отдых, а долгая, трудная работа. Их крепкие рукопожатия, щедрое гостеприимство, веселая помощь — большая честь для нас.

Последние складки гор уходят из-под крыла.

Чем закончить дневник? Да тем же, чем начал: дружище, турист, неспокойная душа, верный товарищ, веселый, любопытный и неутомимый!

Очерк

Рис. В. Халютина

Там, где черноземы кубанских степей, теряя свой масляный блеск, выходят на стык Черного и Азовского морей, рождаются горы Большого Кавказа.

Их сероватые пологие складки тут еще не ломают земную гладь. Только дальше, уходя на юго-восток, набираются и набираются они силы, пока не подопрут своими громадами небеса.

В этих громадах, у вершин Эльбруса, тонким горным потоком начинает свою жизнь Кубань. Ручеек к ручейку собирает она по пути и, пока пройдет вдоль хребта к его началу, станет могучей рекой. Ей уже тесно в просторных берегах: через край переливаются воды, разбредаются по плавням. Словно бы уже и ни к чему ей больше речки и ручейки, догоняющие ее у самого конца.

Среди таких речек мало кому приметна речушка, пробирающаяся к Кубани недалеко от тех мест, где гордая река щедро выливает свои воды в Азовское море. Петляет речушка по балкам предгорий, несет на север, к Кубани, и свою скромную дань. Весной еще пошумит, а летом и не отыщешь ее. Так себе, блуждающий ручеек. И название вопросительно-не-определенное: Кудако. А подумаешь, не будь Кудако и ей подобных, была ли бы Кубань Кубанью?

Места по Кудако тихие, тоже мало примечательные на первый взгляд. Степь уже кончилась, горы не начались. Когда по пути на Тамань видишь среди невысоких холмов возле поселка Киевского одинокую нефтяную вышку, не задерживается и на ней заинтересованный взгляд. Вышка как вышка — целые леса таких повырастали теперь на Кубани. А к этой-то вышке, неприметной, как Кудако, среди множества рек, не подойти нельзя. Подойдешь и увидишь под ее сквозным металлическим куполом четырехгранный обелиск с надписями на плитах:

«Здесь, — напоминает одна из надписей, — 16 февраля 1866 года из скважины, проведенной А. Н. Новосильцевым ударным способом с металлическими обсадными трубами, забил первый нефтяной фонтан России».

«Долина реки Кудако является колыбелью нефтяной промышленности России», — продолжают эту мысль высеченные на другой, стороне обелиска слова И. М. Губкина — основателя советской науки о геологии нефти.

И, наконец, высказывание отца русской химии Д. И. Менделеева: «Имя первого бурильщика Кубанского края А. Н. Новосильцева, надо думать, не забудется в России».

Новосильцев, Губкин, Менделеев… Три имени на обелиске. Представляется символичным, что стоят они рядом тут, как стояли у колыбели российского нефтяного дела творческая инженерная мысль, передовая геологическая наука и русская химия, опередившая трудами Менделеева свой век.

Первой скважине полковника Новосильцева на Кудако, начатой бурением в 1864 году, скоро исполнится сто лет. Примерно в эти же годы, несколько раньше, первую американскую скважину пробурил в Пенсильвании близ Тайтусвиля капитан Дрэк. С этих буровых и ведется нефтяная промышленность двух крупнейших нефтяных держав мира — Советского Союза и Соединенных Штатов Америки.

Кто же он, первый бурильщик Кубанского края?

Биография Новосильцева, человека несомненно примечательного и незаурядного, еще не написана, она ждет внимательного исследователя. А мне просто хочется представить себе: каким он был? Листаю книги по истории нефтяной промышленности, роюсь в справочниках и энциклопедиях, вчитываюсь в сухие отчеты финансовых ревизоров, наблюдавших за Новосильцевым, и в слова участия и поддержки, какими напутствовал Новосильцева великий Менделеев. Постепенно, словно на старой мозаичной картине, в которой не хватает многих частиц, проступают четко одни куски, другие дополняются воображением.

Мне представились юность и первые зрелые годы Ардалио-на Николаевича Новосильцева, чем-то схожие с тем же периодом жизни графа Льва Толстого. Отпрыск древнего дворянского рода, сын высшего чиновника, графа, облеченного особым доверием царского двора, юнкер Петербургского кавалерийского полка, Новосильцев ведет светский образ жизни. Прерывается петербургская жизнь назначением: двадцатитрехлетнего офицера направляют на Северный Кавказ, глухую окраину России, где давно уже тянется война.

Нелегкой, надо полагать, была перемена. Человеку слабой души ничего не стоит пойти под откос. Новосильцев видно нашел свое место. В рапортах начальству скоро отмечаются особые заслуги молодого офицера в боях при десанте у Анапы, затем при опасном походе вдоль берега Черного моря. Это приносит ему первый орден и славу отчаянного храбреца.

Беспокойная воинская жизнь затянулась почти на четверть столетия.

Наконец заключен мир. Уланскому полковнику Новосильцеву уже под пятьдесят. Можно бы вернуться в столицу — еще сохранились связи при дворе — или вести спокойную жизнь в родовом имении. Он остается на Кубани,

Не раз пройдена за годы службы вдоль и поперек земля, омываемая Кубанью. Привык к ней, привязался. Многое тут увидено, передумано. Богата, ой как богата эта молодая и буйная земля! Всем богата — и лесами, и хлебом. И горючим маслом — нефтью. Он видел ямы с бурой вязкой жидкостью на Тамани и возле гор, у степных дорог. Горный инженер Кош-куль, слыхал он, полагает, будто источники горного масла тянутся по всему закубанскому краю. Но в станицах фотоген, или фитажен, как его тут называют, редкость. Его жгут только богатые станичники, остальные сидят с каганцом, в котором горит сало или подсолнечное масло.