Орсон Кард - Ксеноцид

Если же нет… если все дети будут самцами, что вполне возможно, если самки окажутся бесплодными, что тоже вполне возможно, либо если все они ранены жаром огня, поглотившим ствол материнского дерева, либо же, если они слишком ослабели за эти дни голода, что пройдут, пока новое материнское дерево сможет принять их… тогда лес умрет, когда умрут их братья и жены. Человек с Корнероем проживут еще с тысячу лет как бесплеменные отцовские деревья. Может быть, другие племена почтят их, и принесут малых матерей. Возможно. Но они уже не будут отцами собственного племени, окруженные своими сыновьями. Они будут деревьями-одиночками без собственного леса, единственными памятниками дела, ради которого жили: сосуществования людей и pequeninos.

Что же касается злости на Поджигателя, то она прошла. Отцовские деревья Лузитании согласились с тем, что моральный долг, повисший на них в связи со смертью отца Эстеваньо, был полностью и даже с добавкой оплачен резней леса Корнероя и Человека. Более того, Поджигатель даже завоевывал новых сторонников своей ереси. Разве люди не показали, что они не достойны Христовой любви? Это pequeninos, утверждал Поджигатель, отмечены, чтобы нести в себе Дух Святой, ибо людские существа явно Бога в себе не имели. Мы уже не должны убивать людей, проповедовал он. Мы должны только ждать, пока Дух Святой не поубивает их всех. Тем временем же, Господь послал нам королеву улья, чтобы она построила нам космолеты. Мы понесем с собою Дух Святой, чтобы он осудил все миры. Мы станем ангелами смерти. Мы станем Иисусами Навиными и теми израелитами, которые очистили Ханаан, дабы дать место народу, избранному Богом.

Многие pequeninos верили ему сейчас. Поджигатель уже не казался им безумным; в языках пламени, поглощающих невинный лес, они видели первые признаки апокалипсиса. Многие pequeninos признали, что человечество ничему большему уже их не научит. Господь Бог уже не нуждался в людских существах.

Но здесь, на поляне в лесу, по щиколотки в золе, братья и жены, стоящие на страже перед новым материнским деревом, не подчинялись доктрине Поджигателя. Именно они, которые более всего узнали людей, даже вызвали их сюда, чтобы те помогали и были свидетелями попытки возрождения.

— Поскольку нам известно, — объяснил Садовник, который стал теперь представителем спасшихся братьев, — что не все люди одинаковы, равно как не одинаковы и все pequeninos. Христос живет в некоторых, в других же — нет. Не каждый из нас как лес Поджигателя, и не каждый из вас — убийца.

Вот почему случилось так, что в тот день, перед самым рассветом, когда материнское дерево смогло открыть щель в стройном своем стволе, Садовник держал за руку Миро и Валентину. Жены осторожно перенесли в новый дом слабых, оголодавших детей. Сложно было что-либо предусматривать, но существовала надежда: новое материнское дерево было готово буквально за полтора дня, и более трех дюжин детей выжили к моменту переезда. Целая дюжина из них может оказаться способными к оплодотворению самками, и даже если только четвертая часть из них родит малышей, лес вновь расцветет.

Садовник дрожал от охвативших его чувств.

— Братья никогда еще не видали этого за всю историю нашего мира, — сказал он.

Несколько братьев опустились на колени и осеняли себя знаком креста. Многие молились во время бдения. Валентине вспомнила то, о чем ей рассказывала Квара.

— Эля тоже молилась, — шепнула она Миро.

— Эля?

— Перед пожаром. Квара была с нею возле часовни Ос Венерадос. Она молилась, чтобы Бог открыл дорогу к разрешению наших проблем.

— Каждый тогда молился об этом.

Валентина подумала о том всем, что произошло после молитвы Эли.

— Могу предположить, она разочарована тем ответом, который дал ей Бог.

— Люди обычно всегда разочарованы.

— Но может то… что материнское дерево открылось столь быстро… может это и есть началом ответа.

Миро с удивлением пригляделся к ней.

— Разве ты верующая?

— Скажем так, что я предполагающая. Предполагаю, что может существовать некто, кто заботится о том, что нас ожидает. Это на целый шаг больше, чем просто желать. Но и на целый шаг меньше, чем надеяться.

Миро слегка усмехнулся, и Валентине было трудно сказать, означает эта усмешка удовлетворение или же просто веселье.

— И что Бог сделает теперь, в ответ на молитвы Эли?

— Подождем и увидим, — ответила ему Валентина. — Именно мы должны решить, что сделаем. А решать нам исключительно глубинные секреты Вселенной.

— Ну что же, это уже воистину божественное дело, — подтвердил Миро.

Через мгновение появилась Оуанда. В качестве ксенолога она тоже участвовала в бдении, и хотя сейчас было и не ее дежурство, ей незамедлительно передали известие о том, что материнское дерево раскрылось. Ее прибытие, обычно, означало быстрое исчезновение Миро. Но не на сей раз. Валентина с радостью отметила, что взгляд Миро уже не следит, равно как и не избегает Оуанды. Женщина здесь просто присутствовала, точно как и он сам она работала с pequeninos. Наверняка эта нормальность была несколько натянутой. Только Валентина по собственному опыту знала, что нормальность всегда в чем-то притворна, и люди беспрерывно играют роли, которые, по их мнению, они обязаны играть. Просто-напросто, Миро достиг того этапа, когда уже мог сыграть в нормальные отношения с Оуандой, хотя они находились в абсолютном противоречии с его истинными чувствами. Впрочем, может и не таком уже и противоречии. Оуанда в два раза старше его. Это уже не та девушка, которую он когда-то любил.

Они любили друг друга, но никогда вместе не спали. Валентина была рада этому, когда Миро признался, хотя говорил с печалью и злостью. Она уже давно заметила, что в обществах, требовательных к чистоте и верности, как на Лузитании, молодежь, которая усмиряла и контролировала свои юношеские эмоции, становилась людьми одновременно сильными и цивилизованными. Те же, кто был либо слишком слаб, чтобы взять себя в руки, либо слишком уж презирал общественные нормы, чтобы пытаться, чаще всего становились овцами или же волками: либо бездумными представителями стада, либо хищниками, которые хватают все, что угодно, ничего не давая взамен.

Когда Валентина встретила Миро в первый раз, она боялась, что это то ли плачущий над своей долей слабак, то ли эгоистичный хищник, ненавидящий собственную ограниченность. К счастью, все оказалось иначе. Возможно, он жалеет о давнем благочестии. Это естественно, ему бы хотелось соединиться физически с Оуандой, когда он был еще сильным, и оба находились в соответствующем возрасте. Только Валентина не жалела парня. Миро доказал этим собственную внутреннюю силу и чувство ответственности перед обществом. Валентина совершенно не удивилась тому, что Миро, абсолютно сам, удержал толпу на тот решающий момент, который и спас Корнероя и Человека.